Форум
Форма входа


Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья сайта
Информационный портал шансона

Майя Розова. Официальный сайт

Russian Records

Журнал «Солнечный Ветер»


Наш код баннера
Петр Лещенко. Официальный сайт



Приветствую Вас, Гость · RSS 28.03.2024, 16:38

[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Модератор форума: Georgo, Olga777  
Форум » ДАНЬ ЭПОХЕ » «ХАРБИН-ШОУ» » ЭХО РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ. ЧАСТЬ 4 (Владимир Иванов-Ардашев о своем знаменитом однофамильце)
ЭХО РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ. ЧАСТЬ 4
GeorgoДата: Среда, 03.04.2013, 02:46 | Сообщение # 1
Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 388
Статус: Offline
Владимир ИВАНОВ-АРДАШЕВ

Последняя жена писателя
ИСТОРИЯ ПИСАТЕЛЯ НЕСКОЛЬКИХ ЭПОХ ВСЕВОЛОДА ИВАНОВА


Всеволод Иванов. Харбин. 1930-е годы

«Эхо Русского зарубежья»,
Хабаровск, 2006 год
Сайт Натальи Лайдинен


Судьбами русских, выброшенных на чужбину и позднее вернувшихся на родину,
я интересуюсь давно. Был знаком со многими бывшими эмигрантами, в том числе со своим знаменитым однофамильцем, старейшим в то время хабаровским писателем Всеволодом Никаноровичем Ивановым.
Познакомился с ним весной семьдесят первого благодаря тогдашнему секретарю Хабаровской краевой писательской организации Виктору Николаевичу Александровскому, который, полистав рукопись моего юношеского рассказа о первобытных художниках и прекрасных девушках в оленьих шкурах, предложил:
"А, давайте, Володя, я познакомлю вас с одним хорошим человеком,
тоже историком…".

Так, девятнадцатилетним студентом, по уши влюбленным в археологию, я стал навещать удивительного писателя, начинавшего творить еще в далеком «серебряном веке». И пусть  меня простят читатели, но при первой встрече я поразился несходству рослого, представительного Всеволода Никаноровича с седенькой, согбенной и с перекошенным от нервного тика лицом Марией Ивановной Букреевой, его женой, которая постоянно суетилась и называла своего престарелого мужа трогательным именем Севушка. Как-то не верилось, что у такого все еще крепкого и видного мужчины, выглядевшего барином, такая невзрачная жена. И если бы я тогда случайно заглянул в дневники писателя, попавшие позднее в фонды Хабаровского краеведческого музея, то, наверное бы… недоверчиво улыбнулся, уж очень было трудно представить, что такие искренние и «молодые» слова пожилой писатель посвятил своей немолодой супруге.
Слова эти иногда цитируются литературоведами, поэтому повторять их не стоит, но вот одну дневниковую запись, которая могла бы стать последней (но, к счастью, не стала), я все-таки приведу. Это, когда в 1961 году, после многих десятилетий скитаний, эмиграции и хабаровского «затворничества», Всеволод Никанорович навестил родную Кострому, отдавая ей дань памяти, загрустил и черкнул в записной книжке: «Чувствую, что как-то не по себе. Как бы чего не вышло. Под Богом ходим. Но всякая мысль - о Маше».



Всеволод Иванов в рабочем кабинете


Такие же теплые, искренние слова, но только десятилетиями раньше, писатель посвящал и… другим женщинам. Такова уж жизнь. И библиотечный работник Мария Ивановна Букреева, конечно, была не единственной симпатией этого незаурядного человека, немало пережившего на своем веку. Вообще, Всеволоду Никаноровичу Иванову везло на женщин. Разумеется, он мне, в то время юнцу, об этом не рассказывал, просто изучение литературного наследия писателя, воспоминания эмигрантов, а также знакомство с одной разговорчивой женщиной-машинисткой, перепечатывавшей рукописи и заодно убиравшей в квартире писателя, навели на мысль, что самой любимой женщиной в жизни Всеволода Никаноровича была молоденькая сестра милосердия Анна Нагорова, потерянная им еще в первую мировую войну, и за которую он, видимо, молился.

Кстати, многие, знавшие писателя, говорили, что Всеволод Никанорович был глубоко верующим человеком. Не знаю, не замечал. Но то, что у него на письменном столе лежала ветхая рукописная Псалтирь шестнадцатого века, хорошо помню. И еще он показывал мне пожелтевший от времени лист, кажется, на итальянском языке, где сообщалось о монашеском хоре при старинном католическом монастыре, ежедневно служащем литургию… уже много столетий подряд! «Вот это и есть бессмертие», — пояснил он, видимо, полагая, что монастырская тематика меня заинтересует. Но, честно говоря, дела церковные меня тогда мало интересовали. Как и не волновала история русского православия, трагический церковный раскол семнадцатого века, о котором Всеволод Никанорович поведал в романе «Черные люди». Сейчас же, когда тема старообрядчества ухватила меня суровой дланью за поседевшую бороду, остается лишь сокрушенно развести руками: эх, была же возможность поговорить о малоизвестных старинных источниках, о сокровенном…
И вообще, беседы с писателем давали редкую возможность заглянуть в начало двадцатого столетия, ощутить дыхание дореволюционной эпохи. Помню, как при первой же встрече Всеволод Никанорович многозначительно произнес:— Эту руку шестьдесят шесть лет назад пожимал хорошо вам известный Дмитрий Иванович Менделеев. Эту же руку шестьдесят лет назад пожимал не менее вам известный Александр Александрович Блок. И эту же самую руку я протягиваю вам, мой юный друг…Позже я интересовался у других молодых историков и литераторов, бывавших в этой квартире, а какой самой первой и памятной фразой встречал писатель их. И ответы были разными. Адресованный мне ни разу не повторился. Это я не к тому, что Всеволод Никанорович сказал мне нечто особенное и чересчур символичное, просто он не любил повторяться. Разве что фразу о «пьянице социал-демократе», некогда обучавшем его азам журналистики, я слышал не раз. И эта фраза мне почему-то также запомнилась.
А вообще исследователи творчества и биографы Всеволода Никаноровича Иванова, работая в архивах, конечно же, не раз сталкивались с газетными и прочими публикациями времен гражданской войны, где сообщалось о пьяных скандалах, выходках и прочих «закидонах» дальневосточных политиков и журналистов. Некоторые из них были редакторами газет, возглавляли пресс-бюро, а один даже дослужился до… товарища министра внутренних дел меркуловского правительства, то бишь замминистра, и, обладая немалой властью, шутил, что простит своим собратьям по перу все, что угодно, кроме бездарности, и ежели таковой среди поэтов и журналистов объявится, то вышлет его из Владивостока к чертовой матери!



Всеволод Иванов. 1970-е годы


Лучше других о том бурном, неистовом, катящемся в тартарары Владивостоке рассказал бывший поручик и талантливый поэт Арсений Несмелов, который позднее так же, как и Всеволод Никанорович, эмигрирует в Харбин и будет уважительно отзываться об Иванове, признает его талант и даже заметит в одном из писем своему парижскому коллеге, что тот «остепенился», издал «нечто евразийское, историческое», что «он все же талантлив, остёр, пожалуй, и глубок…». Но прежде Арсений Несмелов упомянет с грустной усмешкой всвоих мемуарах: «Чтобы понять нашу веселость, надо вспомнить, что трагедия борьбы белых с большевиками в то время на Востоке уже выродилась в комедию. Не «опереточными ли правительствами» называла владивостокская пресса всех этих Медведевых, Меркуловых и, наконец, Дитерихсов с их «воеводствами», «приходами» и прочим? Разве не комичны были наши «парламенты» и «нарсобы», где меркуловский премьер-министр…, бия себя в грудь, клялся кого-то сокрушить, а редактор меркуловского официоза… с мест для публики (правда, пьяный) кричал левому депутату:— Я тебе, сукин сын, всю морду раскровяню...»
Две последние фамилии в цитате я специально пропустил,можете думать про кого угодно. Скажу лишь, что язык тогдашних газетных публикаций был остервенелым, хлестким, беспощадным. Доставалось в них и Всеволоду Никаноровичу Иванову, побывавшему к тому времени и шефом колчаковского бюро печати, и редактором ряда газет. Не церемонился и он в своих публикациях. И вообще, я думаю, тогдашние газетные склоки, ядовитые реплики, вроде «вечно пьяного Савоськи», нужно воспринимать скептически, а еще лучше с долей юмора. Хотя какой уж там юмор на исходе гражданской войны?
И еще в публикациях того времени, а также в более поздних эмигрантских воспоминаниях, крайне мало строк, посвященных прекрасным дамам, вдохновлявшим поэтов и журналистов. А если и есть, то опять же на скандальную, кабацкую тему, вроде… жена писателя такого-то, будучи в ресторане, огрела своего милого бутылкой по голове, а когда через некоторое время вступившие во Владивосток красные посадили его в тюрьму и приговорили к расстрелу, приносила ему водку и кокаин, плакала и материлась, умоляя тюремщиков отпустить на свободу своего непутевого и талантливого мужа…Разумеется, к такой «залетной» богеме Всеволод Никанорович не относился. Ему на роду было написано смотреться солидно, респектабельно, возглавлять крупные газеты и встречаться с премьер-министрами. Но и он, конечно, был живым человеком, со своей бурной, насыщенной жизнью, выпивками и, как нетрудно догадаться, разнообразными и довольно сложными отношениями с женщинами, которым нравился. И такой крепкий, необузданный дядька, вкалывавший в журналистике, мне ближе и интереснее, чем обезличенный и во многом идеализированный образ «позднего», «остепенившегося» Всеволода Никаноровича.
Не буду продолжать эту тему. Скажу лишь, что личная жизнь писателя того, эмигрантского периода выпала из поля зрения его биографов. И слава Богу! Ну а с Марией Ивановной Букреевой, которую я также по-доброму вспоминаю, Всеволод Никанорович связал свою судьбу позднее, вернувшись в сорок пятом году из эмиграции, когда уже был в пожилом возрасте. И был этот брак по-своему счастливым, на всю оставшуюся жизнь…




Иванов-Ардашев Владимир
Сквозь редакторское сито


Если кто думает, что к рукописям писателя-эмигранта Всеволода Никаноровича Иванова, нашего именитого земляка, редакторы относились с великим почтением, тот ошибается: страницы буквально исчерканы вдоль и поперек. И это, в общем-то, нормальное для литературной среды явление. Другое дело — кто и как реагирует на такую правку.
К примеру, Георгий Георгиевич Пермяков, тоже бывший эмигрант и литератор, крайне ревниво относился к замечаниям редакторов, встречая в штыки любую реплику. В одной из своих архивных папок, названной «Садизм» и разосланной многим знакомым, в том числе и автору этих строк, он вспоминал с обидой:«Вс. Н. Иванов и я — Г. Пермяков — ходили в Союз писателей Хабаровска и его журнал примерно с 194... . Там были дарованья и бездари. Из-за войны, 1941–45, образованье малое. На пятницах нас громили, чуть не до расстрела. Особенно садизмила Шестачиха (Юлия Шестакова) <...>.Журнал „Дальний Восток“ хронически выбрасывал мои лит<ературные> вещи, за редким исключеньем. Хронически устраивал мне пакости <...>. Хотя я печатался в 70–80 изданьях СССР и заграницы, автор книг и мини-лауреат, дважды». Жаль, что Георгий Георгиевич столь близко к сердцу принимал обычную литературную критику. Конечно, удовольствия в ней мало, но через это прошли все авторы — тот же Всеволод Никанорович терпеливо сносил замечания рецензентов и основательно правил рукописи.



Владимир Иванов-Ардашев: "...я порой с грустью вглядывался в посмертную гипсовую маску Всеволода Никаноровича Иванова, скрытую от посторонних кумачовым платком".


Что касается якобы предвзятого отношения Юлии Алексеевны Шестаковой, то именно она написала рекомендацию Вс.Н. Иванову для вступления в Союз писателей СССР, что потребовало известной смелости — все-таки «бывший белогвардеец, эмигрант». От редакторов в те годы, замечу, зависело очень многое. Но если в дни моей журналистской юности, выпавшей на 1970-е годы, их часто поругивали, называли «губителями творческих дарований», то сейчас вспоминают с... благодарностью и уважением.
И действительно, редакторы Хабаровского книжного издательства и журнала «Дальний Восток» помогли многим литераторам пройти через горнило учебы, шлифовки своего дара... если он был. Бездарей тогда отсеивали беспощадно. И правильно делали! Даже зрелый и весьма почитаемый в то время Всеволод Никанорович Иванов основательно натерпелся от своего молодого, но очень дотошного редактора Виктора Шевченко, готовившего к публикации его воспоминания. Мне довелось ознакомиться с этой литературной правкой, и, скажу прямо, зрелище не для слабонервных! Зато Шевченко, наверное, больше других мог рассчитывать на искреннюю симпатию и благодарность пожилого писателя.Был и другой молодой редактор, Анатолий Ревоненко, который благодаря Всеволоду Никаноровичу не только приобщился к запретной тогда поэзии русского зарубежья, но и начал долгий, трудный и казавшийся несбыточным путь по «собиранию камушков» забытой эмигрантской словесности.
Конечно, были в Хабаровске и редакторы поопытнее, некоторые с учеными степенями и имевшие доступ в архивы, но... была нужна и смелость, упорство в подвижническом деле. А этим как раз и отличались оба упомянутых выше редактора. Жаль, им не удалось осуществить при жизни многое из задуманного. Но если личный архив Анатолия Ревоненко все же попал в Хабаровский краеведческий музей, и благодаря этим материалам издан весьма содержательный сборник стихов и писем российских поэтов-эмигрантов, живших в Китае, то архив Виктора Шевченко еще ждет своих исследователей...Мне довелось работать в редакционном кабинете, где прежде корпел над рукописями Виктор Шевченко. И так же, как он, я порой с грустью вглядывался в посмертную гипсовую маску Всеволода Никаноровича Иванова, скрытую от посторонних кумачовым платком. Никакой мистики, а тем паче тяги к собирательству в этом нет, просто один исследователь сменяет другого, и каждый по-доброму вспоминает предшественника, внося свою лепту в познание русского зарубежья...


© Владимир ИВАНОВ-АРДАШЕВ. Историк, Хабаровск
© Фото автора
 
Форум » ДАНЬ ЭПОХЕ » «ХАРБИН-ШОУ» » ЭХО РУССКОГО ЗАРУБЕЖЬЯ. ЧАСТЬ 4 (Владимир Иванов-Ардашев о своем знаменитом однофамильце)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Copyright petrleschenco.ucoz.ru © 2024
Сайт создан в системе uCoz