Форум
Форма входа


Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья сайта
Информационный портал шансона

Майя Розова. Официальный сайт

Russian Records

Журнал «Солнечный Ветер»


Наш код баннера
Петр Лещенко. Официальный сайт



Приветствую Вас, Гость · RSS 28.03.2024, 15:49

[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум » КОЛЛЕКЦИОНЕР » Рассказы о коллекционерах » Памяти филофониста Валерия Франченко (Наум ШАФЕР О РЫЦАРЕ СОВЕТСКОЙ ПЕСНИ)
Памяти филофониста Валерия Франченко
Olga777Дата: Пятница, 10.04.2009, 17:46 | Сообщение # 1
Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 816
Статус: Offline
РЫЦАРЬ СОВЕТСКОЙ ПЕСНИ
Наум ШАФЕР: Памяти филофониста Валерия Франченко



Неоднократно приходилось писать о необычных людях, с которыми меня сводила судьба: было много встреч, совместных решений и поступков, длительных размолвок и добрых примирений. И вот теперь впервые пишу "воспоминания" о человеке, с которым никогда в жизни не встречался: были лишь одиннадцатилетняя переписка и три-четыре междугородных телефонных разговора. Но ощущение такое, будто встречался с ним ежедневно и даже знал его лучше, чем тех, с кем общался постоянно.

Валерий Сергеевич Франченко принадлежал к редкому типу самоотверженных людей. Если дело касалось любимого им призвания, он готов был пожертвовать для него всем: служебным положением (медик по образованию, он порвал с медициной), семьей (развелся с женой, которая не хотела понимать его творческих устремлений в области филофонии), бытовым авторитетом (собирал бутылки, чтобы прокормить себя и накопить деньги для очередной поездки "за пластинками") и даже жизнью. Да, жизнью, и это вовсе не громкая фраза. Идеализируя "проклятое прошлое", он подточил свое здоровье душевной болью за настоящее и будущее России. Крах уникальной планеты под названием "СОВЕТСКАЯ ПЕСНЯ" он воспринял как символ гибели российской культуры, без которой немыслимо духовное возрождение нации. Вторжение "попсы" он встретил с ужасом - как татаро-монгольское нашествие. Справедливо полагая, что нравственность народа определяется прежде всего его музыкальными пристрастиями, Франченко пытался воздействовать на своих слушателей лечебным "массажем" - песнями советских композиторов в исполнении лучших вокалистов старой эстрады, прежде всего - Владимира Бунчикова и Владимира Нечаева. Он был счастлив, когда (пусть редко) "массаж" оказывал хорошее воздействие - и чья-то испакощенная душа снова начинала светить своим первородным светом...

Как же мы заочно познакомились?

Была у меня еще одна интересная длительная переписка, и тоже (увы!) без очных встреч, - с известным рижским коллекционером джазовых пластинок Сабирджаном Курмаевым, живущим ныне в США. Вот он-то и "переправил" ко мне Франченко, круто избавившись от ненужного знакомства и здраво рассудив, что фанату советской песни будет более интересно общаться с автором книги "Дунаевский сегодня", нежели с утонченным джазистом. Сабирджан Сабирджанович предупредил меня, что он рискнул без моего ведома дать мой адрес Валерию Сергеевичу: мол, ждите письменной атаки.
Ждать долго не пришлось. Через некоторое время я получил письмо, датированное 30-м сентября 1991 года. С любопытством вскрыв конверт, на котором адрес был написан с имитацией печатных букв, я тут же разочаровался. Дело в том, что, ведя активную переписку с разными корреспондентами на протяжении многих лет, я выработал в себе некоторые графологические навыки - характер человека и его интеллект угадывал по почерку. Локальная особенность почерка Франченко провоцировала заподозрить в корреспонденте не то малоуспевающего ученика, не то малокультурного пенсионера, на старости лет занявшегося эпистолярией. Заметил неправильно расставленные запятые, поморщился от стилистической корявости. Такие письма ко мне приходили десятками... Со вздохом отложил письмо в сторону, подумав, что надо написать Курмаеву что-то язвительное.

Несколько дней письмо лежало у меня на столе, в сущности, непрочитанным. Однажды, перебирая бумаги, наткнулся на пустой конверт и сиротливый листок, свернутый вчетверо. Разворачивая его, заметил короткую информацию: "Мне 25 лет..." Как?! Ему всего 25 лет? И обожает советскую песню, которая у нынешней молодежи может вызвать лишь снисходительную улыбку, да и то в лучшем случае? Продолжаю читать дальше: "Коллекционерский стаж 15 лет..." Ничего себе... Значит, он коллекционирует с десятилетнего возраста? Не марки, не спичечные коробки, не записи расплодившихся модных поп-групп, а песни советских композиторов? Переворачиваю страницу и медленно читаю с самого начала.

...Здесь я вынужден сделать отступление. Помните переживания маленького Николеньки Иртеньева из "Детства" Л.Н. Толстого? Он сделал открытие, непосильное для его детских плеч: понял, что самые близкие люди, которые окружают его, лживы и лицемерны. Родственники, съехавшиеся на похороны его молодой матери, всеми силами стремились сохранить траурное приличие, а ведь это - первый показатель внутреннего равнодушия. Даже родной отец, стоя у гроба жены, слишком заботился о том, чтобы эффектней выглядеть в черном костюме и с бледным лицом на фоне этого самого гроба. Николенька заходит на кухню к Наталье Саввишне, старой "мамке", крестьянке, вскормившей грудью его мать - уж она-то должна переживать по-настоящему! Но нет: Наталья Саввишна, как всегда, гремит посудой, нюхает табак, недовольно ворчит - как будто ничего не случилось... Ничего не случилось? И здесь Николенька делает второе открытие. Именно Наталья Саввишна, женщина из народа, по-настоящему переживает смерть его матери - и этим возвышается над своими господами. Она настолько поглощена горем, что даже не задумывается, прилично или неприлично в такие минуты греметь посудой и нюхать табак, ей неведом этикет, она полностью разоружена перед наплывом внутренних скорбных чувств.
...Вот что я вспомнил, читая письмо Франченко. Ему не важен был этикет, он не думал о грамматических правилах, обнажая душу перед незнакомым человеком. Он, как бы заранее догадывался, что обретает старшего друга, для которого простота и естественность общения должны быть несовместимы с фальшью и грубым рационализмом. Эффективность письменной манеры Валерия заключалась в отсутствии каких бы то ни было эффектов. Его первый стихийный постулат по отношению к новому адресату- безграничное доверие, побуждающее ответить тем же, то есть абсолютной свободой в выражении чувств.
Помню, я тут же, не поднимаясь из-за стола, стал лихорадочно строчить ответ на машинке, испытывая угрызения совести, что откликаюсь с большим опозданием, тем более что сразу же был "куплен" признанием: "Очень люблю песни Великого Исаака Осиповича Дунаевского"...

У меня сохранилась машинописная копия, и я позволю себе воспроизвести начальную часть. Самоцитирование - довольно рискованная вещь, с точки зрения этики, но поскольку я пишу статью для филофонического сборника, в котором должен быть раскрыт смысл коллекционерской деятельности В.С. Франченко, то надо отдать себе отчет в цене, которую нам приходится платить за шельмование советской песни в начале "перестройки" - шельмование, сопровождавшееся фальшивыми демократическими вывесками:
"Уважаемый Валерий Сергеевич!
Признаться, Ваше письмо меня поразило. Я действительно получаю много писем (отзыв на мою книгу "Дунаевский сегодня" пришел даже из Америки - кстати, если у Вас ее нет, то с удовольствием вышлю), но пишут мне в основном люди пожилые или среднего возраста. И тот факт, что среди ценителей старой советской песни и ее первого классика - И.О. Дунаевского - есть, оказывается, и молодые люди 25 лет, вселяет надежду, что еще не все потеряно... Трагедия советской песни - это составная часть трагедии благородной "легкой" музыки вообще: давно миновали времена, когда на эстрадных площадках городских садов и парков духовые оркестры ежевечерне играли мелодии Штрауса, Оффенбаха, Зуппе, Планкетта, Легара, Кальмана, популярные оперные и симфонические фрагменты, старинные вальсы и марши. Теперь все поглотил рок... Да и политика вмешалась. Наши любимые демократы вбили себе в голову, что советская массовая песня служила укреплению сталинского режима. Это так же нелепо, как, допустим, считать, что Глинка укрепил царское самодержавие своей оперой "Жизнь за царя". Вся беда наших новейших теоретиков, что они воспринимают музыку исключительно сквозь призму слов. Но так можно воспринимать лишь бардовскую песню, да и то не всегда. Вот почему они не в состоянии постичь моцартианский характер музыки Дунаевского..."

У меня сложилось впечатление, что Франченко ответил мгновенно, едва успев распечатать конверт и прочитать письмо. Во-первых, при его простодушной педантичности (в последующих письмах не только тщательно расставлены даты, но и обозначены перерывы в их написании; так же он поступал и при составлении списков пластинок, и в "реестрах", вложенных в коробки катушек с магнитофонной лентой) - здесь отсутствует дата написания, и установить ее можно было только по почтовому штемпелю города Пыталово Псковской области - 29 октября. Во-вторых, выдает стиль: он свидетельствует о состоянии перенапряженности, которое требует немедленной отдушины, иначе дело может кончиться инфарктом или инсультом. Крайне эмоциональная натура, Франченко был настолько взволнован моим письмом, что ощутил потребность немедленно выразить свою солидарность в виде перехлестов и перегибов. Привожу без правки фрагменты этого письма, благодаря которому передо мной уже в самом начале переписки раскрылся утопический характер удивительного человека во всей его обаятельности и "кричащих" противоречиях:
"Как ни обидно, но приходится писать, что не имею Вашей книги о И.О. Дунаевском. Надо ли говорить о том, как была бы она желанна. Вас удивил мой возраст. Конечно, это не часто встречается, но я не единственный "малолетка", кому дорого искусство великого Исаака Осиповича. Действительно, это советский композитор номер один. Его творчеством я увлекаюсь с 12 лет... Я верил и верю, что росток того прекрасного останется и в моих ровесниках... Считаю, что необходимо просвещать молодежь, нельзя, чтоб оставалась в прошлом та золотая пора, когда на эстраде работали В.А. Бунчиков, В.А. Нечаев, Г.А. Абрамов и многие другие замечательные мастера, когда творили настоящие классики И.О. Дунаевский, Б.А. Мокроусов, М.И. Блантер, Ю.М. Слонов. Очень жаль, что на смену всему этому пришла такая ерунда, которая звучит сегодня. Этот проклятый рок со своими хриплыми голосами, развратными, бездарными сплетениями слов, грохотом электроинструментов только заслоняет подлинную культуру. Как не сравнить его с эпидемией. Я верю, что вся бездарная гадость схлынет, а наша Песенная классика будет вечна, как и музыкальные миры П.И. Чайковского, М.И. Глинки...
Крайне отрицательно отношусь и к так называемым бардам, типа высоцких. Это блатное рычание от имени тюремщины и прочих отщепенцев постыдно вообще вытаскивать из подвалов, где им место, а возносить до небес- это какая-то психическая ненормальность. Очень многое поставлено с ног на голову. Периодические издания ругают В.А. Бунчикова и В.А. Нечаева и прославляют малининых. Не могу понять, к чему все это.
Не против я и песен о И.В. Сталине. Даже неударяясь в политику, можно их слушать..."

Можно, но здесь пора остановиться в цитировании. Сталинская тема одно время была чуть ли не главной в нашей переписке. Не буду вдаваться в подробности, но Валерий Сергеевич всеми силами пытался убедить меня, что главные беды нашего государства связаны с уходом Сталина из жизни. Он никак не мог понять, что, уничтожив своих блистательных соперников, вождь взрастил чиновничье-бюрократический аппарат, который в конечном счете и привел к развалу СССР. Франченко упорно не признавал, что все нити тянутся к Сталину. Он мыслил очень упрощенно: дескать, вождь руководствовался великой и благородной задачей, при нем был порядок, страна расцветала, а после его смерти к власти пробрались проходимцы, которые все изгадили и уничтожили.
"Вы же любите песни о Сталине!" - с отчаянием восклицал он, хватаясь, как утопающий, за последнюю соломинку. Люблю, отвечал я ему, но люблю в этих песнях красивую мелодию и бескорыстный романтический настрой композитора, который хотел видеть в Сталине то, чего в нем не было... Франченко меня не понимал. Смертоносный огонь, сжигающий его, не позволял ему видеть разницу между мифическим и реальным вождем. Задолго до того, как ловкие коммерсанты стали выпускать лазерные диски с песнями о Сталине, Валерий Сергеевич совершенно бескорыстно начал собирать и систематизировать эти опусы. И вот по почте ко мне стали приходить магнитофонные катушки с записями песен о Сталине. Количество песен перевалило за сто... В ответ я посылал ему подобные же песни, не забывая при этом напоминать, что посылаю прежде всего хорошую музыку, а не пропагандистский материал.
Приходилось мне помогать ему и иным способом. Однажды Валерий Сергеевич написал, что в течение многих лет он разыскивает "Песню о Берии" В. Мурадели на стихи А. Путина, которая заканчивается словами: "Родному Сталину он предан, его доверием согрет". Франченко назвал и имя исполнителя - Давид Гамрекели... Но хоть лбом расшибись - пластинки невозможно отыскать: то ли тираж был маленьким, то ли люди повыбрасывали их после ареста грозного чекиста, боясь держать дома такой компромат...

Этой пластинки у меня тоже не было, но зато были ноты, изданные в победном 1945-м году. Два года я уламывал казахстанского певца Андрея Корчевского, с которым мы вместе сотворили пластинку "Кирпичики", сделать сюрприз для Валерия Сергеевича: напеть на магнитофонную ленту "Песню о Берии". Корчевский вначале упорно отказывался: дескать, о Сталине еще мог бы - кровавый палач, но все-таки выдающаяся личность, а о Берии - противно, да еще заподозрят черт знает в чем... Наконец сдался: напел своим великолепным баритональным басом, причем на полном серьезе, возможно, не хуже, чем Гамрекели... Нужно ли описывать, как счастлив был Франченко?
Я обратил внимание, что, упоминая имена своих кумиров, Валерий Сергеевич обязательно присовокуплял инициалы их имен и отчеств. Не Глинка, Чайковский, Бунчиков, а М.И. Глинка, П.И. Чайковский, В.А. Бунчиков и т.д. Это придавало его пестрому перечню несколько торжественный тон. Но с решимостью употреблял имена не угодных ему лиц не только без инициалов, но и без большой буквы: "высоцкие", "малинины" и др. Тут уж уничижительную роль выполняло множественное число. На певцов вроде Александра Малинина я старался не реагировать, но по поводу бардов и Владимира Высоцкого затевал дискуссии. Поскольку Франченко занимался историей советской песни, мне хотелось "просветить" его в области ее уязвимых качеств: он обязан был понять, какую брешь в музыкально-поэтической культуре заполнили барды, насколько они расширили тематический и интонационный диапазон русской песни по сравнению с "кабинетным" творчеством профессиональных поэтов и композиторов, рассуждал о новом виде городского фольклора... Пытался убедить его, что хрип у Высоцкого - это художественный компонент его песен, а у бездарных подражателей - это только хрип, и больше ничего. Просил не отождествлять Высоцкого с Розенбаумом: первый даже в своих "блатных" песнях оставался благородным, а второй даже в своих "благородных" песнях оставался блатарем... Все впустую! В ответ я слышал одно и то же: лохматые стиляги с гитарами, безголосые хрипуны из подворотен, погубители классической советской песни... Типичное "отбрыкивание" человека, у которого есть хорошие идеи, но нет четкой программы... Впрочем, можно ли было предъявить претензии к псковскому коллекционеру, если даже маститый русский писатель Виктор Астафьев с таким же нахрапом решал подобные проблемы и безапелляционно вынес приговор Высоцкому. "А ведь всей этой блатной оголтелости не форточку, не окно открыл, но стену проломил и впустил в наш дом погань не кто иной, как Владимир Семенович Высоцкий" (Новый мир. 2002. № 2).

Хорошо таким людям. Сознательно ограничивают свой мир привычными атрибутами, чтобы не блуждать в поисках истины - гляди, совсем заблудишься... Но я погрешил бы против истины, если сказал бы, что Франченко, самозабвенно служа советской песне, изолировал себя от мировой музыкальной культуры. В его письмах мелькают имена Моцарта, Бетховена, Шопена, Грига. Он был восхищен, что его любимейший Владимир Бунчиков поет не только Дунаевского, Богословского, братьев Покрасс, но и Верди, Чайковского, Рахманинова. Не умея теоретизировать, Валерий Сергеевич избегал разговоров об истоках советской песни - фольклора и серьезной классической музыки. И именно поэтому он не смог сделать вывод, что советская песня выживет как раз благодаря этим истокам.
Последующее развитие событий это подтвердило. Спасителями советской песни оказались не предприимчивые эстрадные реаниматоры, устраивающие убогие телевизионные шоу типа "Старые песни о главном", а наши лучшие оперные певцы - Ирина Архипова, Елена Образцова, Тамара Синявская, Алибек Днишев, Дмитрий Хворостовский... Именно они, вопреки политической свистопляске вездесущих "демократов", возвысили лучшие образцы советской песни до уровня истинно классических музыкальных шедевров. Еще раз восторжествовала старая истина: подлинное искусство - вне всякой конъюнктуры и политических перемен! Но, высоко ценя вышеназванных певцов, Франченко мрачно сосредоточивался на общественных переменах, страстно надеясь на возвращение старых времен, которые у него никак не связывались с обстановкой деспотического режима. "А по брежневским временам у меня ностальгия дикая, - писал он мне в 1999 году, когда из Пыталово перебрался в Псков. - Часто вспоминаю о своем подлинно счастливом детстве". Да, Валерий Сергеевич смутно представлял себе философскую категорию "движение" - то движение, которое противопоказано застою и которое дает возможность использовать новые условия для укрепления лучших достижений прошлого. Он не принимал этих новых условий. Молодой консерватор, Франченко постоянно жаждал возврата к старым формам бытия.

Оказавшись во Пскове без работы и без средств к существованию, он пресекал мои малейшие попытки помочь ему материально, рассматривая это как "хирургическое" вмешательство в его личную жизнь. "Да, я собираю бутылки, - писал он, - но денег мне не надо. Я- не гордый, но со своими проблемами должен справиться сам. Вот письма, пластинки, записи - это и моральная, и материальная поддержка. Вот когда мотор стучит счастливо! Но при всем этом никогда не буду продавать ни записи, ни пластинки. У меня есть пословица, что коллекция - не самое главное мое богатство, есть главнее - это друзья-филофонисты, пусть их наперечет, но они есть!"
Гордость у него совмещалась с целым комплексом обид, если, допустим, я или кто-то другой не сразу отвечал на его письмо. Тут уж он давал волю своей мнительности и подозрительности: "Никогда не думал, что когда стану нищим и больным, получу столь жестокий удар от коллег-коллекционеров. Как остался без работы и материальной поддержки, разом прекратилась со многими переписка. Может, нельзя говорить о себе правду? Это уж дело вкуса, но я по-прежнему собираю бутылки и на это живу и даже умудряюсь приобретать пластинки. Я по-прежнему тяжело болен и не могу работать, получаю много уколов и микстур. Ноя буду жить, буду бороться. На тех, кто от меня отвернулся, не обижаюсь. Но... если за апрель-май не получу от Вас письмо, то писать больше не буду".

Огорошенный такими тирадами, я немедленно побежал на переговорный пункт - испугался, что пока мое ответное письмо дойдет, с Валерием Сергеевичем может приключиться что-то страшное, ведь его подорванная нервная система постоянно находилась, как говорят, "на взводе"... Много ли надо было слов, чтобы развеять туман недоверия? После очередного междугородного разговора Франченко мгновенно преобразился, излечился и духовно, и физически. Судите сами:
"Здравствуйте, милый, дорогой мой старший друг Наум Григорьевич! Пишу почти сразу после нашего телефонного разговора. Да, Вы вселили в меня надежду. Вы остаетесь моим другом. Значит, Вас я не потерял! О большей радости я и не мечтал. Кто поможет, поддержит, если не Старший Друг? С телеграфа я летел на крыльях. А сейчас начал переписывать для Вас записи, подаренные Великолепной Ниной Константиновной Поставничевой. Давая домашний архив, она велела, даже приказывала переписывать всем, кому нужны ее песни (как в свое время и В.А. Бунчиков). 22 июля ей исполнится 80 лет. Наум Григорьевич, может, и Вы поздравите ее с юбилеем. Живет она по адресу..." Далее следовал адрес прекраснейшей русской певицы, чей голос в настоящее время знаком (какая потеря для вокальной культуры!) только коллекционерам...
Вольнодумец-фантаст в жизни, Валерий Сергеевич оставался таковым и в переписке... Вот сижу и перебираю толстую папку с его письмами - и снова возникают ощущения, что у меня с ним были не письменные, а непосредственные прямые контакты в жизни. Вспоминаю слова Герцена из его дополнений к "Былому и думам" о подобных ощущениях, когда он читал письма людей, "которых любил не зная, по рассказам, по их сочинениям и которых больше нет"...
По рассказам... Рассказы о Франченко - прекрасное дополнение к его письмам. Вот один из них. Он принадлежит великому пропагандисту советской песни, не увешанному орденами и медалями и имевшему весьма скромное официальное звание заслуженного артиста РСФСР - Владимиру Александровичу Бунчикову. 25 июля 1992 года, будучи у него в гостях, я записал слова девяностолетнего мэтра о Валерии Сергеевиче:

"Когда Валерий приезжает в Москву и появляется на пороге моей квартиры, я испытываю двойное чувство: радость и страх. Радость, что снова вижу этого милого бескорыстного парня, с которым можно по душам поговорить о былой славе советской песни, и страх, что он опять раскопал какую-то пакость, напетую мной... Ведь мне приходилось петь и по заданию свыше. Я хочу об этом забыть, а он напоминает... Ох, уж эти мне коллекционеры! Ну хоть бы отделяли барахло от истинно прекрасного! Так нет - все для них представляет ценность, все у них идет вперемежку... Особенно я боюсь блеска его глаз... Понимаете? Когда раскрывается дверь и на пороге появляется Валерий с сияющими глазами - у меня падает сердце. Это значит, что он опять где-то нашел мою песню с упоминанием имени Сталина и притащил, чтобы я послушал. Понимаете? Я хочу забыть, а он напоминает...
Но какая святая, добрейшая душа! Бегает по Пскову и Москве, разыскивает для меня дефицитные лекарства и - понимаете?- не берет денег. Я ведь знаю, что он неблаго состоятелен... Однажды силой втиснул ему в руки крупную купюру - и как, вы думаете, он отреагировал? А вот так: "Неужели вы думаете, что я потрачу деньги, врученные мне самим Бунчиковым? Да никогда в жизни! Я буду их хранить, как реликвию!" Понимаете? Этого еще не хватало, чтобы он начал коллекционировать мои купюры при нехватке собственных денег... Приходится теперь при встречах имитировать железное здоровье, говорить, что лекарства очень помогли и других не требуется..."


Что хотелось бы добавить?

Нужно осознать, что судьба художественного направления в искусстве зависит прежде всего от качества его продукции, а не от экстаза неумолчных пропагандистов. Ведь был же такой период в истории человечества, когда Бах оказался прочно забытым. Смешно подумать, но, например, Байрон и Пушкин хорошо знали Моцарта, но совершенно не знали Баха - его музыка нигде не звучала. Как известно, в XIX веке Баха воскресил Мендельсон. Но если не Мендельсон, то нашелся бы другой, кто бы это сделал - пусть не в девятнадцатом, так в двадцатом веке. Рано или поздно музыка Баха снова зазвучала бы в силу своих недосягаемых музыкальных и общечеловеческих качеств.
Пусть поморщатся эстеты (истинную музыку я никогда не делил на "серьезную" и "легкую"), но советская песня рано или поздно возродилась бы и без участия Франченко - слишком велик ее вклад не только в русскую, но и в мировую музыкальную культуру. Но то, что каждое новое поколение не ввергается в пучину забвения, то, что между поколениями не прерывается духовная связь путем передачи музыкальной эстафеты, то, что общество на определенном этапе не теряет способности давать отпор разгромным декларациям "правых" и "левых", - во всем этом величайшая заслуга таких людей, как Валерий Сергеевич Франченко.
Он прожил всего 36 лет.
...А тогда, уже далекой осенью 1991 года, я написал Сабирджану Курмаеву не язвительное, но благодарственное письмо.


Статья опубликована: Музыка. Песня. Грампластинка: Сборник памяти филофониста Валерия Франченко / Сост. и общ. ред. В.К. Солоненко. М.: Серебряные нити, 2006. 239 с: ил. ISВМ 5-89163-044-3


Не случайны на земле две дороги - та и эта.
Та натруживает ноги, эта душу бередит.
 
Форум » КОЛЛЕКЦИОНЕР » Рассказы о коллекционерах » Памяти филофониста Валерия Франченко (Наум ШАФЕР О РЫЦАРЕ СОВЕТСКОЙ ПЕСНИ)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Copyright petrleschenco.ucoz.ru © 2024
Сайт создан в системе uCoz