| Georgo | Дата: Среда, 03.04.2013, 01:29 | Сообщение # 1 |
 Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 388
Статус: Offline
| Владимир Иванов-Ардашев
Память детства
Память о детстве, как правило, окрашена в теплые, солнечные тона.
Моя память тоже. Но как бы я ни старался вспоминать только хорошее,
смутное чувство тревоги все же настигает меня,
и эта неуверенность в прошлом делает зыбким и настоящее,
гонит прочь от семейного очага. Да и какой очаг может быть у поэта,
странника, человека с оружием? Разве что походный костерок или
комната в офицерском общежитии, коими судьба щедро одарила моих родичей.
Отец говорил, что такой жребий - от ссыльных, мятежных предков,
высланных некогда с Дона в Забайкалье,
живших там в течение многих поколений и даже разбогатевших,
но затем в одночасье порушенных, высланных - теперь уже в Красноярский край,
но продолжавших служить неласковому отечеству своему верой и правдой.
И служба эта была… цвета хаки, в погонах разных оттенков –
от темных, артиллерийских, до небесной синевы, военных летчиков.
 Отец и мама в 1946-м
Вот с этих воспоминаний и начну свой рассказ о Доме моего детства в городе Черновцы, что в Карпатах, где чарующие звуки «молдовеняски» дополнялись страшными рассказами о бандеровцах и венгерских мятежниках, охотившихся за советскими офицерами. Да, такими были мои первые воспоминания, крепко засевшие в памяти.
И еще были какие-то недомолвки и тревога мамы, когда отец, как и положено офицеру, внезапно уезжал на учения, и тогда темень за окном казалась особенно тревожной, и редкие ночные автомобили, притормаживающие у дома, заставляли примолкнуть и еще крепче прижаться к матери…
Были и повторяющиеся, хотя и тихо, с долгими паузами, разговоры родителей о какой-то неведомой чужбине, где затерялись наши дальние родичи, и голос эмигранта Александра Вертинского с заигранной пластинки рвал душу загулявшего отца и его таких же бесшабашных, задиристых друзей-летчиков.
Кстати, о чужбине…
Так уж получилось, что отголоски Русского зарубежья не раз всплывали в моей памяти. Еще в детстве наслушался о заграничных скитаниях неродного дедушки Ивана Афанасьевича, отчима отца, чья фамилия Иванов сменила куда более старинную и благозвучную фамилию Ардашевых. Случилось это в начале тридцатых годов, когда бабушка Феодосия Яковлевна была уже вдовой, и ее с малыми детьми, единственную из репрессированных родственников, не выслали из-под Читы в Красноярский край. Вот тогда-то вернувшийся из заграницы дед Иван и женился на своей бывшей хозяйке, усыновив детишек – Машу и Васю, моего будущего отца.
На чужбину дед Иван попал в Первую мировую войну: вначале в немецкий плен, потаскав тачку вначале на германской земле, а потом и в африканских колониях, а затем еще много лет мотаясь по белу свету.
Позднее я спрашивал у деда: ну, и как там, в Африке? Оказалось, хреново. И хотя колючей проволокой лагеря русских военнопленных не обносили, бежать в саванну, к носорогам и львам, никто не решался. Было это где-то в Намибии, именовавшейся тогда Германской юго-западной Африкой. Была у немцев еще и юго-восточная Африка, нынешний Мозамбик, а также экваториальные Того и Камерун. Там русские пленные тоже кайлили землю, пока германскому кайзеру Вильгельму II не пришел "капут" и африканские колонии немцев не прибрали к рукам другие метрополии. Вот такая у деда была "география".
К счастью, ни социальное происхождение Ардашевых, ни заграничные скитания отчима не отразились на судьбе моего отца: когда подрос, вступил в комсомол, затем, в сороковом году, был зачислен в Улан-Удэнскую летную школу ГВФ, которая с началом войны стала готовить кадры для ВВС, стал военным летчиком, служил на Дальнем Востоке, Севере и в Закарпатье, получил орден Красной Звезды, медаль «За боевые заслуги», другие награды. Кстати, некоторые наши родственники, высланные в Красноярский край, тоже стали военными, один даже до полковника артиллерии дослужился. Такая, видать, судьба...
 Таня и я. Осень 56-го, Черновцы
Ну, а нам с сестрой Татьяной вместе с родителями тоже пришлось помотаться по стране, пожить в гарнизонах, подышать ветерком странствий. Сестра родилась в сорок седьмом на Сахалине в городке Торо (нынешнем Шахтерске), где мальчик-японец, взятый из жалости в няньки, говорил маме: «Мадам, ваша мусумэ-девочка совсем как японские детки…» В смысле также пищит, когда проголодается. А сами японцы, ожидавшие депортации с Сахалина, жили впроголодь. И продукты из офицерского пайка (вплоть до акульего мяса!), которыми мама делилась с тем малолетним помощником, наверное, и сейчас ему памятны...
Я же появился на свет четырьмя годами позже сестры в Анадыре и, как рассказывали родители, везли меня с Чукотки в военно-транспортном самолете «Сикорский». Американском, стало быть. И то, что его изобрел русский авиаконструктор-эмигрант, тоже считаю символичным. Кто-то помнит с детства бабушкин самовар, кому-то запомнились дедушкины рыбацкие снасти, мне же до сих пор памятна летная экипировка отца - меховая куртка, унты и полярная маска, пропахшая табаком. Все это хранилось в семье много лет, даже когда отец демобилизовался.
Была еще Буковина, чудесный край, покрытый отрогами Карпатских гор. Был старинный, уютный и сплошь каменный городок Черновцы. Там, в доме номер шесть по улице Ивана Франко, мощеной булыжником, мы жили в старинном и похожем на крепость «буржуйском» здании с внутренним двориком и длинными верандами над ним, ограждавшими нас, офицерских детишек, от "вредных" гуцульских пацанят, щеголявших по праздникам в национальной одежде и обижавших таких тихонь, как я.
Но, конечно, не эти смешные обиды легким облачком набегают на мои детские воспоминания. Просто городок был почти заграничным, где еще помнили довоенное румынское время и к русским дядькам в погонах относились, мягко говоря, не совсем приветливо, а тут еще тревожные события в соседней Венгрии осенью пятьдесят шестого и массовое сокращение армии, прозванное в народе «хрущевским».
Вот таким был дом моего раннего детства. Дом, который я буду всегда вспоминать с грустью и благодарностью. Ибо там впервые осознал мир. И где мы с родителями были так счастливы…
И дом этот для меня по-своему символичен, ибо его бывший владелец, старенький доктор Раппопорт, смотрел на малышню с грустью. И, наверное, моя кудрявая сестренка Татьяна напоминала ему… собственную дочь, убитую в поезде. И все взрослые в этом офицерском доме относились к старику Раппопорту с сочувствием, грустя и по своим собственным родителям. И хотя фамилии у большинства жильцов были русскими, жены многих летчиков… таковыми не являлись. Тети Розы, Сони, Фаи… К нам, детишкам, они относились хорошо. Вот такой милый и дружный дом. Еврейский дом, скажет кто-то. Почему бы и нет? Ведь в этом светлом и пронизанном солнцем доме я купался в родительской любви. И шагнул из него в жизнь, оказавшуюся не такой уж приветливой. И даже упомянул об этом доме в своей книге «Эхо Русского зарубежья», умолчав разве что о жильцах и своих этнических корнях. Тех самых корнях, над которыми иногда посмеивались мои одноклассники.
Что ж, всему свое время. И свои воспоминания…
Не знаю, была ли еврейская кровь у моих иранских предков, оказавшихся на мятежном Дону еще во времена Разина, или на еврейских девушках они женились уже будучи высланными в Забайкалье, но семейное предание об иранских корнях и родстве с людьми еврейской национальности крепко засело в моей памяти. Да и отец мой, даже в военной форме и коротко остриженный, не очень-то соответствовал фамилии Иванов. И сестра моя, Татьяна, унаследовавшая кудрявые волосы от своих далеких прабабушек, тоже вызывала улыбку своей «самой русской» фамилией.
Кстати, была еще одна родственница, бабушка Сирка, прожившая около ста лет и поведавшая своему любимому Васеньке, моему отцу, об уехавших на чужбину родичах. Отец называл ее «персиянкой», «турчанкой», а вот мама, видевшая эту старушку после войны, называла… «типичной Саррой», к тому же курившей трубку с длинным изогнутым мундштуком, что навевает мысли о курдских евреях, которых в России тоже было немало.
Вот такой семейный интернационал в духе «загадочного Востока». Хотя людям, высланным вначале царем, а затем большевиками, было не до этнических размышлений. И я благодарен своим предкам, роднившимся с русскими даже в суровое лихолетье. И передавшим мне свои гены.
 Семья Ивановых, 1963, Хабаровск
А вот фамилия Иванов, хотя и чужая, сыграла для моего отца немалую роль. Будь он по-прежнему Ардашевым, наверное, не дожил бы до свадьбы, ибо принадлежал к тем самым роковым «трем процентам» российских парней, которые остались живы и создали семьи после войны, остальные же ровесники погибли. В сорок втором, говорил отец, их, младших лейтенантов, только что окончивших летную школу, выстроили на плацу и скомандовали: «Всех, у кого фамилия от А до И – на фронт, остальных – в резерв!». Так отец остался в Забайкалье. А парней из первой половины списка он уже никогда не встретил. Может, не все они и погибли, как уцелели и двое наших Ардашевых, Иван и Константин, мальчонками высланными на Енисей вместе с родителями и призванных также в сорок втором году на фронт, в пехоту и артиллерию.
А потери в авиации были особенно велики. И в Приамурье, Монголии, на Южном Сахалине, где в сороковые годы служил отец, тоже пришлось нелегко, но он остался жив. И позднее, уже на Чукотке, чудом уцелел в катастрофе, когда их «сикорский» рухнул в сопках. Потому, наверное, грех сетовать, что «батрацкая» фамилия Иванов сменила старинную, благородную и отнюдь не купеческую (по В.И.Далю) фамилию Ардашев. Такова уж судьба.
А к своему отчиму Ивану Афанасьевичу Иванову, наделившему его такой фамилией, отец относился неплохо, хотя и сдержанно, мол, мужик как мужик, воспитывал нормально. Да и я вспоминаю деда Ивана уважительно, хотя особой теплоты и не чувствую. Мы вообще не очень-то роднились с нашими забайкальскими Ивановыми. А вот к высланным на Енисей Ардашевым, своим родичам, отец всегда упорно стремился. И я поражаюсь его смелости… или безрассудству, когда он, офицер и коммунист, приезжал к ним после войны в Даурский район Красноярского края, место ссылки, был даже на свадьбе одного из двоюродных братьев, женившемся на ссыльной литовке, и, конечно, переписывался с ними.
Об этом я узнал много позже. Как и то, что самым тревожным для нашей семьи был год пятьдесят второй, когда отца, тогда уже старшего лейтенанта, несколько раз вызывали в особый отдел и задавали один и тот же вопрос: имеются ли у него родственники за границей? А родственники… были. Только отец так и не узнал, были ли это потомки семьи, выдавшей замуж за русского парня Василия Михайловича Ардашева свою дочь Феодору Махонину и вскоре уехавших, или отыскался… мой дед Георгий Васильевич, в прошлом боец ГПУ, репрессированный в 1928 году и якобы умерший годом спустя, уже на свободе. Да, весточки с чужбины были, как был и жесткий запрет на архивные поиски, и эту горечь мой отец Василий Георгиевич Ардашев, числившийся по паспорту Василием Ивановичем Ивановым, унес с собой навсегда.
Мне же суждено идти по его стопам, рыться в архивах, помогая чаще другим, чем себе. И я узнал многое, добавившее грусти и горечи. Ибо «познания приумножают скорбь» - сказано еще в Екклезиасте. А с этой библейской мудростью я, наверное, ознакомился раньше других в классе. Благодаря своему деду по матери Михаилу Алексеевичу Ачкасову, собиравшемуся до революции уйти в монастырь, но попавшему… писарем в партизанский отряд. Уже в Гражданскую войну. Было это в Амурской области, в селе Верном, где располагался штаб партизанских отрядов Якова Прохорова. И там, но уже в селе Пушкино Серышевского района, где я с сестрой отдыхал каждое лето, еще мальчиком приобщился к Ветхому Завету с его житейскими историями, где иудейки выходили замуж за персов, а филистимлянки – за иудеев. Почему-то именно это, простое и житейское, а не только героическое запомнилось больше всего…
И дедушка Михаил украдкой показывал мне дореволюционную Библию с прекрасными иллюстрациями, а родители делали вид, что не замечают. И, объясняя библейские притчи, дедушка не единожды повторял, что на земле были и иные народы, что, видимо, подразумевало милость Всевышнего ко всем Его созданиям. И не только евреям. И кем был по национальности дедушка Михаил, я не задумывался. Конечно, русским. Хотя… по прошествии многих лет и помня о нежелании деда говорить о своей родословной, а также вспоминая о медно-красной бороде его брата Алексея, я думаю, что и мой дед по материнской линии тоже был… не совсем русским.
Вот к таким этническим открытиям приводит раннее приобщение к Ветхому Завету. И воспоминания о доме детства, где я был счастлив и откуда ушел в суровый мир. И брожу до сих пор в поисках забытых этносов и своих собственных корней…
© Владимир Иванов-Ардашев, Хабаровск, Россия
|
| |
| |
