Отрывок из воспоминаний одного из авторов сайта грешит неточностями, но мы решили их опубликовать. Прочитаете, поймете, почему. Евдокия Ивановна Чернета-Гизатулина в своей повести рассказывает о Вале Лещенко, жене певца, кумира 30-х годов. Начала читать, подумала, что запамятовала автор и назвала созвучным именем Валя-Вера. Потом убедилась, что и место Воркута не Ивдель-Лаг. И Вера Георгиевна не скрывала свое артистическое прошлое, отбывала наказание в артистической бригаде. А вот романс Бориса Фомина на стихи Павла Германа "Минуты жизни", который поет героиня Евдокии Ивановны, у Веры Лещенко в лагерных тетрадках есть: "Я вспоминаю те минуты жизни, тот "дождь проливным потоком". Я помню их всегда. Романс, который люблю, Дождь проливным потоком
Стучит в моё окно. Ты от мен так далёко, Писем уж нет давно. Ночью я буду, я знаю, Думать, когда все уснут. Разве у вас не бывает В жизни подобных минут?
Пусть тяжелы недели, Живу мечтой о дне: Ты в офицерской шинели Скоро придёшь ко мне, Скажешь, как прежде: «Родная!..», Слёзы украдкой блеснут… Разве у вас не бывает В жизни подобных минут?
Время бежит сурово, Печаль разлук тая. Как бы хотелось мне снова Крепко обнять тебя! Жду я, и верю, и знаю: Эти минуты придут… Разве у вас не бывает В жизни подобных минут?
Не бывает?!" (Из лагерных дневников Веры Лещенко)
Послушайте этот романс в исполнении Людмилы Гурченко.
А вот, что думает об этом страничке воспоминаний сама автор: "Была ли на самом деле фамилия Вали — Лещенко? Или другая, похожая по звучанию, а угнетенные люди сами определили: конечно, Лещенко, невольно желая в своем горе прикоснуться к имени своего знаменитого любимца, чтобы быть как бы причастными к его судьбе? Да и так ли важна здесь истина? Наверное, гораздо важнее, что в те трудные дни были в концерте чудо—певица и ее волшебная песня, так всколыхнувшая оцепеневшие души".
Чернета-Гизатулина Е. И. И замирает душа в раздумьях… Воспоминания. - М. : Изд. автора, 2000. - 80 с. : портр., ил.
К ЧИТАТЕЛЮ
Евдокия Ивановна Чернета-Гизатулина. Первое фото 1955 года, второе - 1970 год.
Время стремительно уводит людскую память от событий, о каких повествует эта книга, отдавая их во владения Истории. И люди перестают думать и помнить о них. Особенно сегодня, когда совсем другие думы и тревоги стучатся в их дома и умы. Но страницы эти кричат. На них человеческая боль, беззвучные стенания масс людей, крушащее судьбы и жизни зло.
К сожалению, слишком часто этот дорого стоивший урок бывает снят со стеллажей Истории, лишь чтобы использовать его в качестве дубинки против оппонента в политическом противостоянии и тут же забросить снова, когда он перестает служить конъюнктуре. И никому нет дела до судеб жертв ни той поры, ни возможных новых.
К несчастью, примеров тому множество. И хотелось бы, чтобы мой рассказ о трагическом опыте предостерегал: обещанные золотые горы могут оказаться горами каторжных копей, а самый яростный гнев по этому поводу — не гарантия от каторжанской доли в ином наполнении. Гарантия не в словах — в людях, в их жизненном облике...
А прежде, до всего, чему посвящено повествование мое, был добрый родительский дом на Урожайной улице в чудесном городе Днепропропетровске, было солнечное детство в трудовой семье, где, не зная забот, росло трое нас детей. Были светлые школьные годы, и мы, дети украинцев и русских, учились грамоте, наукам, добру и человечности. Мы дружили, не спрашивая, какой национальности твоя подруга, играли в школьной самодеятельности. Были в ту пору доступное специальное образование и после десятилетки широко открытые двери вузов. И для меня пришла радость быть студенткой филфака Днепропетровского государственного университета...
Но все оборвала, обрушила, разгромила война. В город пришли бои, уже 20 августа, на шестидесятый день с ее начала. Потом пришла оккупация. Потянулись более двух лет растерянности и страха. Но было что-то и сильнее, чем страх: стремление как-то помогать нашим. И я, рискуя, смогла предупредить и тем помочь избежать ареста двоим из числа партизан. В октябре 43-го город был, наконец, освобожден, с тяжелыми боями, унесшими при форсировании Днепра и жизнь моего брата.
Снова был университет. Но коротко. Пришел второй черный день, 28 июня 44-го, на этот раз обваливший все в моей жизни на рвущие душу 10 лет. И дольше. До реабилитации в пятидесятые годы.
Как видно, Бог наделил меня силой духа и терпением, и я все вынесла. И даже вознаградил за то терпение на многие годы после радостями жизни, семьи, материнства, профессии.
Спасибо Богу. И добрым людям.
Автор Февраль 2000 г.
И ПЕСНЯ С БУРЕЙ ...
«Дождь проливным потоком Стучит с утра в окно ...», — негромко льются с клубной сцены слова песни—романса из числа рожденных сороковыми—фронтовыми, какие вобрали в себя весь суровый строй человеческих болей того времени — тревожное смятение, стонущую любовь, суеверно—пугливую надежду, вкрадчивую боязнь завтрашнего дня с его жестокими конвертами. Но годы те с их военной судьбой уже отходили в прошлое. Шел пятидесятый год. Однако для нас, сидевших здесь в зале, где звучала песня, всеохватывающей сутью дня сегодняшнего оставались боль тревог и раны разлук, гаснущие надежды и страдания, страдания: концерт шел & клубе культурно—воспитательной части (КВЧ) женского лагеря «Предшахтная» в Воркуте, а потому слушавшие концерт по официальной терминологии звались контингентом «Речлага». Концерта, собственно, и не было — была лишь песня, какую воспитывающее нас начальство и не позволило бы включить в программу. Однако поводом, формально разрешающим наше присутствие в клубном зале, все-таки был подготовленный и объявленный концерт художественной самодеятельности. Когда же зал уже был полон, выяснилось, что совсем не юная художественный руководитель самодеятельности внезапно занемогла, и клубный вечер, а вместе с ним и возможность хоть на час-другой забыться, уйти от мыслей о неженской работе под конвоем, о пайке, шмонах, БУРах, сроке, о судьбе, наконец, срывались, пропадали. Выручило неожиданно найденное решение...
Среди нас, участниц самодеятельности (надо сказать, ставших победительницами в конкурсе среди более чем десятка подобных коллективов из многих лагерных пунктов), упорствовал слух, даже была уверенность, что наша солагерница, некая Валя Лещенко, жестко отрицавшая свою причастность в прошлом к исполнительскому искусству, на самом деле была артисткой эстрады и замечательно поет, но по каким-то ей одной известным причинам предпочитает не привлекать внимание («оперов»?) к своему эстрадному прошлому. Говорили даже, что она — вторая жена кумира тридцатых годов, автора и исполнителя популярных (заметим, и поныне) песен, Петра Лещенко, о ком самом слух донес еще вот такое: Когда-то эмигрировавший в Румынию, в конце войны он не избежал (а может, не избегал?) встречи с КГБ. И там оценили его поведение, образ жизни в эмиграции непатриотичными. Издевались по поводу слов из его песни «Я Сибири вовсе не боюся, Сибирь ведь тоже русская земля...». «Правильно, — говорили они, — что не боишься — Сибирь не для таких, как ты!». И расстреляли. (Так ли было на самом деле? Даже в последнем «Советском энциклопедическом словаре» на «Лещ...» есть только «Лещинский»). ... И вот, когда стало определенно известно, что обещанный собравшимся вечер, этот как бы небольшой кусочек иной, прошлой жизни, не состоится, и ожидание сменится разочарованием, какая-то отчаянная голова из нас предложила пойти к Вале Лещенко и упросить ее спеть для сестер по несчастью. Та не соглашалась решительно. Но доводы пришедших к ней, видно, были столь трогательны, что, в конце концов, Валя согласилась. Пришла. Спела про «Поля широкие, хлеба стоят высокие, а в сердце девичьем весна». Спела так хорошо, звонко, профессионально, что у слушавших не осталось сомнения: на сцене — настоящий мастер! Аплодировали дружно, с подъемом, настойчиво показывая, что не хотят расставаться с певицей. Валя осталась. И тогда зазвучало уже в совсем в другой тональности: «Дождь проливным потоком Стучит с утра в окно. Ты от меня так далеко, Писем уже нет давно...» Зал уловил изменившийся тембр исполнения, как бы зазвучавший душевный надрыв, и слушал молча, с нарастающим напряженным вниманием, и на последние слова припева: «Разве у вас не бывает В жизни подобных минут?» отвечал уже натянутой тишиной. А песня продолжалась: «Пусть тяжелы недели, Живу мечтою о дне: Ты в запыленной шинели Снова придешь ко мне, Скажешь, как прежде: «Родная!», Слезы украдкой блеснут ... Разве у вас не бывает
В жизни подобных минут?» Здесь на глазах у самой Вали блеснули слезы. Чуткая, наэлектризованная тишина стала прерываться короткими, трудно сдерживаемые всхлипами зала. Настал финал песни. Певица, из последних сил пряча вырывающийся из груди плач, произносит в последний раз: Разве у вас не бывает В жизни подобных минут?» И, опустив в бессилии руки и голову, замирает перед залом ... А зал! Он охвачен глухим рыданием. В едином порыве он взмывает со своих мест и, молча, долго аплодирует. Без возгласов благодарности. Она — в воспаленных от слез глазах и стонах, в благодарном единодушии осененных мукой и радостью лиц ... Должно быть, какими-то своими путями начальству становится известно, что в клубе происходит недозволенное действо, возбуждающее протестные чувства. И зал оглашается командами: «На поверку! По баракам, быстро!». И «контингент» послушно, как во сне, разбредается. По баракам. Они, бараки, те же. Та же зона. Те же лица надзирателей. И только разбредающиеся чуть-чуть уже не те, какими были еще час назад. Когда шли сюда, на концерт в КВЧ. Мне оставалось по меркам того времени уже немного, чуть более четырех лет. Но оперуполномоченная Роза Абрамовна за отказ сотрудничать постоянно зловеще заявляла: «Ты никогда не выйдешь отсюда. Мы сгноим тебя здесь!». А Валю через дня два—три увезли в неизвестность. Тайно...
Чернета-Гизатулина Евдокия Ивановна (р.1922) врач 1922, 20 октября. — Родилась в Днепропетровске. Отец – Иван Николаевич Чернета (1899–1974), рабочий-металлург. Мать – Мария Акимовна (1896–1989). Братья – Иван и Павел. 1940. — Поступление на филологический факультет Днепропетровского государственного университета. Окончание курсов медицинских сестер при университете. 1941. — Начало Великой Отечественной войны. Оккупация Днепропетровска. Помощь партизанам. 1943. — Освобождение города. Известие о гибели на фронте брата Ивана. Возобновление учебы в университете. 1944, 28 июня. — Арест. Доставка в СМЕРШ. Допросы. Пытки. Карцер. Помощь надзирателя. Перевод в общую камеру. Соседка по камере Валя – «наседка». 1944, декабрь. — Окончание следствия. Ознакомление с приговором: 20 лет каторги. Отправка в «телячьих вагонах» этапом в Воркуту. 1945, январь. — Прибытие на 2-й отдельный лагерный пункт (ОЛП). Прохождение медицинской комиссии. Направление на работу медсестрой в лагерную амбулаторию. Условия содержания заключенных. Участие в постановках лагерного драмкружка. 1945, август. — Сообщение о пересмотре дела: замена 20 лет каторжных работ на 10 лет ИТЛ. 1946, весна. — Перевод в ОЛП № 3. Работа медсестрой. Судьбы заключенных. Успешное выступление в смотре лагерных театров. Попытки органов НКВД принудить Е.И. Чернету к сотрудничеству. 1950. — Перевод в Речлаг – лагерь особо строгого режима. Лагерный быт. 1952. — Отправка этапом на ОЛП 2-го Кирпичного завода. Работа на заводе, в строительной бригаде, истопником. Встреча с подругой Полиной Пушкиной. Болезнь. Работа медсестрой. 1953. — Перевод на ОЛП 1-го Кирпичного завода. Работа на железнодорожных путях. 1954, июнь. — Освобождение через 2 дня после окончания срока заключения с объявлением «вечного поселения в пределах Воркуты». Замужество. 1955. — Поступление во Всесоюзный заочный политехнический институт. 1956. — Реабилитация. 1959. — Рождение сына Владимира. 1965. — Окончание Воркутинского зубоврачебного училища. 1970. — Переезд с семьей в Москву. Работа зубным врачом. Переписка и встречи с лагерными друзьями. 1992. — Начало работы над воспоминаниями.
Не случайны на земле две дороги - та и эта. Та натруживает ноги, эта душу бередит.
