Дата: Воскресенье, 14.10.2012, 23:30 | Сообщение # 1
Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 817
Статус: Offline
Тайны уставшего города Хруцкий Эдуард Анатольевич Биографии и мемуары
Глава третья Ностальгия Запрещенное танго
…А потом я проснулся. Машина стояла под светофором на Пушкинской площади. Уже стемнело, и электрические елочки, висящие на проводах, горели весело и беззаботно. На бульваре у зажженной елки топтался народ, в витринах магазинов стояли деды-морозы и красовался плакат «С Новым 1974 годом». Мелодию мы услышали на полпути к левому повороту в проезд МХАТа. Из огромных репродукторов, установленных на здании Центрального телеграфа, вместо привычного в праздничные дни текста: «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди», — Иосиф Кобзон пел знаменитое танго Оскара Строка «Скажите, почему?».
— Ты подумай, — засмеялся мой товарищ Боря Вдовин, с которым мы «напрягались» далеко от Москвы, — никак, пока нас не было, власть переменилась. — Ничего не менялось, — пояснил разбитной московский таксист лет под шестьдесят, — просто Кобзон Лещенко поет. Летом сорок пятого во дворе горит прилаженная ребятами-фронтовиками стосвечовая лампа, а на окне второго этажа стоит радиола «Телефункен» с зеленым подмигивающим глазом индикатора, и бывший младший лейтенант Воля Смирнов ставит на крутящийся диск пластинки Лещенко. В нашем дворе пользовались успехом веселые песни. По несколько раз крутили «У самовара я и моя Маша», «Дуня, люблю твои блины» и знаменитый «Чубчик».
Из нашего двора на фронт ушло много ребят, и им повезло, почти все вернулись. Уходили они пацанами-школьниками, а пришли решительными крутыми мужиками, посмотревшими Берлин и Франкфурт, Варшаву и Краков, Братиславу и Прагу, Вену и Будапешт, Харбин и Порт-Артур. Они увидели, как жили люди в этих загадочных городах, и с большим изумлением поняли, что много лет подряд, на пионерских сборах, комсомольских собраниях и армейских политзанятиях, им чудовищно лгали о самой счастливой стране на планете. В странах, которые они освобождали, люди жили богаче и веселей, даже несмотря на военное лихолетье. Вдруг выяснилось, что велосипеды «В-SА» лучше наших, мотоциклы «цундап» дают сто очков вперед «ковровцам», а лучшие наручные часы «ЗИЧ», величиной с розетку для варенья и толщиной с висячий дверной замок, не идут ни в какое сравнение с немецкими штамповками. Воздуха свободы глотнули молодые ребята, мир увидели. Увидели, и не в пользу любимой родины оказалось это сравнение. Страна встретила их теснотой коммуналок, тяжелой работой, скудным бытом. Только вечерами, на затоптанном пятачке, они танцевали под привезенные из далекой Европы мелодии и вместе с воспоминаниями о самых страшных годах приходило чувство утраты другой, счастливой жизни. И вечерами, танцуя под лихой «Чубчик», вспоминали набережные Дуная и узкие улочки Кракова. Но однажды «Чубчик» перестал звучать в нашем дворе. Много позже Воля Смирнов, ставший известным московским адвокатом, рассказал мне, что как-то вечером к нему пришли трое. Они достали красные книжечки с золотым тиснением трех букв «МГБ». — Слушай, парень, — сказал старший, — ты фронтовик, у тебя пять орденов, поэтому мы пришли к тебе, а не выдернули к нам. Кончай антисоветскую агитацию. — Какую? — страшно удивился Воля. — Лещенко перестань крутить, белогвардейца и фашистского прихвостня. — Так я не знал! — Воля Смирнов немедленно понял, сколько лет можно получить по любому пункту предъявленного обвинения. — Я тоже когда-то не знал, — миролюбиво сказал старший, — а потом мне старшие товарищи разъяснили. Сдай антисоветчину. Воля достал из шкафа пять пластинок Лещенко. — Пошли на лестницу, только молоток возьми. Они вышли на площадку, и старший молотком расколол пять черных дисков. — Это чтобы ты не думал, Смирнов, что мы их себе забираем. Не был бы ты фронтовиком, поговорили бы по-другому.
Радиола замолкла, но в сорок шестом вернулся после госпиталя домой любимец двора, певец и аккордеонист Боря по кличке «Танкист». Каждый вечер он выходил с аккордеоном во двор, играл Лещенко. И приплясывала бесшабашная мелодия «Чубчика». И ребята танцевали под нее, а не под песни в исполнении Бунчикова. Теперь я понимаю, что знаменитый дуэт Бунчиков и Нечаев пел весьма прилично. Иногда на волнах радиостанции «Ретро» они вновь приходили ко мне, и я слушал их песни с ностальгической грустью. Но тогда я не любил их. Особенно после 1947 года, когда «здоровые силы советского общества вывели на чистую воду безродных космополитов». Каждое утро Бунчиков и Нечаев провожали меня в школу сообщением о том, что «летят перелетные птицы в осенней дали голубой». А вечером они мне бодро пели о том, как «едут, едут по Берлину наши казаки». Но мы хотели слушать Лещенко. На Тишинском рынке из-под полы испитые мужики продавали его пластинки, которые неведомым путем попадали к нам из Румынии, но стоили они от 100 до 200 рублей. Для нас, пацанов, это была неподъемная цена. У моего дружка и коллеги по боксу, а ныне известного писателя Вали Лаврова была трофейная установка «Грюндиг», на которой можно было записывать пластинки. Но для этого требовалось раздобыть рентгеновскую пленку. Лучшей считалась немецкая желтая «АГФА», ее продавали больничные санитары по два рубля за штуку. Использованная, с изображением болезней легких, опухолей желудка, стоила на рубль меньше. Валя записывал нам песни Лещенко, но репертуар был небогатый. Оговорюсь сразу, писал он нам запрещенные танго совершенно бескорыстно, так как считал, что торговать «ребрами» — дело недостойное. По воскресеньям мы ехали до метро «Аэропорт», а потом на трамвае до Коптевского рынка: там располагался лучший в Москве музыкальный ряд. Настоящие пластинки стоили невероятно дорого, но мы покупали «ребра». Нас консультировали друзья Вали Лаврова, уже тогда среди пацанов считавшиеся крупными музыкальными коллекционерами: Юра Синицын и Слава Позняков. Они безошибочно, на глаз определяли качество записи. С ними консультировались даже солидные коллекционеры. Мы мечтали накопить денег и купить подлинные пластинки Лещенко, записанные перед войной рижской фирмой «Беллаккорд». Мы были еще пацанами и копили эти деньги, отказываясь от кино и мороженого. Сегодня я часто думаю: почему нам все это запрещали? Кто конкретно в доме на Старой площади подписывал бумаги, определяющие, что мы должны читать, смотреть в кино, под какую музыку танцевать и что носить? Когда-то один партдеятель, с которым я беседовал о роли комсомола в Великой Отечественной войне, угощая меня чаем с сушками, сказал, что они свято выполняли указания Сталина.Но мне все-таки не верится, что человек, руководивший огромной страной, занимался бы пластинками Лещенко. Хотя все может быть. Кто знает, о чем думал автор бессмертного труда «Марксизм и вопросы языкознания»? Из Риги приехал дядя, его вызвали в Москву на какое-то важное совещание. Я ему продемонстрировал свое богатство, коллекцию пластинок, записанных на «ребрах». Дядька послушал песни Лещенко, сопровождавшиеся змеиным шипением. Качества звука при записи на рентгеновскую пленку добиться было невозможно. Дядька засмеялся и пообещал прислать из Риги набор пластинок фирмы «Беллаккорд». Так я стал обладателем несметного богатства. Последнее дачное лето. 1950 год. Купание, волейбол до полного изнурения и, конечно, танцы по вечерам. Свет с террасы дачи, звук радиолы, пары, старающиеся уйти из светового пятна в спасительную мглу кустов орешника. И снова танго. В последних астрах печаль хрустальная жила… Господи, что я мог знать о «хрустальной печали»? Но странная магия этих слов почему-то вызывала нежную грусть. Почему? Ведь в моей жизни все было прекрасно. Красивая веселая мама, окруженная толпой поклонников, и отец еще был жив, и у меня была прелестная девушка с золотистыми волосами и огромными светлыми глазами, изумленно и весело смотрящая на мир. Но «хрустальная печаль» преследовала меня, заставляла иначе смотреть на жизнь. И мне хотелось встречаться с любимой девушкой не на дачной платформе Раздоры, а как на пластинке Петра Лещенко: Встретились мы в баре ресторана… Александр Вертинский с его желтым ангелом, спустившимся с потухшей елки в зал парижского ресторана, был для нас слишком изыскан, а Петр Лещенко — свой, с нашего двора, как Боря Танкист. Ведь недаром в компаниях и на дворовых танцульках люди кричали: — Поставь Петю Лещенко. Петю, а не Петра Константиновича. Он стал данностью послевоенных лет. Дачное лето пятидесятого было последним счастливым летом моей молодости. В августе застрелился отец, ожидавший ареста, как и многие, полжизни проработавшие за границей. Он очень любил жизнь, был острословом и гулякой и решился на этот страшный шаг, надеясь вывести из-под удара МГБ свою семью. И наступил самый тяжелый период моей молодости. Меня перестали приглашать, некоторым моим товарищам родители запретили со мной общаться. Это уже детали. Настоящие друзья все равно остались со мной. И украсило те годы, вместе с книгами Константина Паустовского, Алексея Толстого, Вениамина Каверина, танго Оскара Строка в исполнении певца из Бессарабии. На улице Станиславского жил мой приятель Леня Калмыков. У него была двухкомнатная большая квартира в старом доме. Родители его, геологи, уходили в поле ранней весной и возвращались ближе к зиме. Леня жил один, на нашем языке «имел хату». Вот на этой «хате» и собиралась веселая компания. Пили мало, пьянство еще не вошло в моду. Обычно мы в погребке «Молдавские вина» на улице Горького покупали самое дешевое красное вино, и студент журфака МГУ Валерий Осипов варил «гонококовку», так он именовал глинтвейн. Много сахара, вино, вода и, конечно, фрукты. У Калмыковых-старших было много пластинок Лещенко, Вертинского и каких-то еще эмигрантских певцов, фамилии их стерлись из памяти. Помню, один из них пел любимую нашу песню «Здесь под небом чужим я как гость нежеланный…». Забавно, что я понял, почему мы любили эту песню, значительно позже. Видимо, мы все были нежеланными гостями в Москве. Мы танцевали, пили глинтвейн, крутили легкие романы, не зная, что над нашей компанией сгущаются тучи. Однажды ко мне прямо с тренировки прибежал Валера Осипов. — Поганые дела, брат, — сообщил он. — А что случилось? — Меня вызвали в комитет комсомола, и там какой-то хрен выспрашивал меня о Ленькиной квартире, кто в ней собирается, о чем говорят, какие пластинки слушают. — Ну а ты? — Сказал, что иногда заходим в гости, пьем чай, Утесова слушаем. — А он? — Не поверил. А через несколько дней Леню Калмыкова разбирали на комсомольском собрании института. Обвинение выдвинули тяжелое: пропаганду чуждой идеологии. Главным козырем обвинения были танго Лещенко. Мол, Леня собирает у себя московских стиляг и они слушают запрещенные песни певца, арестованного нашими органами, как фашистского пособника и шпиона. Комсомольский вождь потребовал у Лени назвать фамилии тех, кто вместе с ним слушал певца-шпиона, и покаяться перед комсомолом. Леня отказался. За то, что он не разоружился перед комсомолом и не назвал имена пособников, Калмыкова исключили из комсомола и отчислили из института. В те годы это было равно гражданской смерти. Следующим действием, видимо, должен был стать арест и привоз на Лубянку. В тот же день прилетел Ленин отец, он уж точно знал, чем может окончиться для сына безобидное увлечение песнями Лещенко. Он забрал Леньку с собой, оформив техником в геолого-разведочную партию. Я забыл сказать о главном. В комнате Лени висел портрет Петра Лещенко, переснятый с пакета пластинки. И это поставили ему в вину. В те годы на стенах должны были висеть только изображения обожествляемых вождей. Через много лет, в семьдесят шестом, мы вновь собрались на кухне квартиры известного геолога, лауреата Госпремии Леонида Калмыкова, и хотя нас стало меньше, комната стала теснее. Погрузнели мы, раздались — один лишь бывший чемпион Международных студенческих игр баскетболист Валера Осипов весил под двести килограмм. Мы сварили все тот же глинтвейн, только водки добавили для крепости. Смотрели на портрет Лещенко и слушали его пластинки. То ли время помяло нас сильно, то ли постарели мы, но не действовала на нас «печаль хрустальная». А может быть, отчасти в запрете этой музыки и было ее необычайное обаяние? Может быть. Мы слушали танго Лещенко и вспоминали молодость. И воспоминания наши были светлы и добры. Как будто не выгоняли Леню Калмыкова из института, как будто у каждого из нас отцы не попали под тяжелый абакумовский каток. Почему-то плохое забывается быстрее, а может, мы сами гоним от себя эти воспоминания, боясь, что все может повториться опять.
Ах, Петр Лещенко, Петр Лещенко! Он погиб в лагере в социалистической Румынии, не зная, что стал кумиром нескольких поколений своих соотечественников. Песни его любили все. Мои соседи по дому на Грузинском Валу, работяги из депо Москва-Белорусская и люди, обремененные властью. Последним разрешалось слушать кого угодно и держать дома любые пластинки. Мне несколько раз приходилось бывать в таких домах, где дети полувождей крутили на роскошных радиолах Лещенко, Глена Миллера, Дюка Эллингтона, заграничные записи Александра Вертинского. Им было можно все, но до той минуты, пока ночью в их дом не приезжали спокойные ребята с Лубянки и не уводили хозяев во внутреннюю тюрьму. Тогда немецкий шпион Петя Лещенко становился еще одной уликой в сфабрикованном деле. В те годы любовь к песням Лещенко многим принесла неприятности, даже уголовникам. Именно пластинки популярного певца помогли сыщикам МУРа обезвредить банду Виктора Довганя, одну из самых опасных в 1952 году. Была такая организация ГУСИМЗ, которую возглавлял небезызвестный генерал МГБ Деканозов. В переводе с чиновничьего на русский, контора эта называлась Главное управление советских имуществ за границей. Имущества у нас тогда за кордоном было навалом — все, что забрали как военные трофеи и в счет послевоенных репараций. Работать в этой конторе считалось для начальников золотым дном, так как учесть все трофеи никакой возможности не было. На казенной даче в Одинцове жил генерал, один из заместителей Деканозова. Дача была большая, двухэтажная и полная трофейного добра. Как мне потом рассказывали сыщики, ковры на стенах висели в два слоя и таким же образом лежали на полу. Вполне естественно, что этот важный объект охранялся. И вот однажды к воротам дачи подкатили два грузовика «студебекер» с солдатами. Командовали ими три веселых лейтенанта. Они разъяснили охранникам, что генерал получил новую дачу в Барвихе, а им поручено перевезти туда генеральское имущество. Охранникам были предъявлены соответствующие документы. Но бдительность всегда была оружием советского человека, и старший охранник решил перестраховаться и позвонить начальству. Но сделать этого он не смог. Веселые ребята оглушили всех резиновыми шлангами, в которые был залит свинец, и связали. После этого началась погрузка. Никто из соседей не удивился, что военные носят вещи в машину на генеральской даче. Когда охранники очнулись, сумели освободиться и добрались до телефона, была уже ночь. На место преступления выехал лично зам начальника УГРО Московской области подполковник Игорь Скорин. Ничего радостного на даче в Одинцове он не увидел. Охранники с трудом пересказали приметы веселых лейтенантов, сотрудники ОРУД добросовестно сообщили маршрут «студебекеров» до Дорогомиловской заставы, а там их след затерялся в переулках и проходняках. А на следующий день прилетели из поверженной Германии генерал с генеральшей. Оказывается, зам начальника ГУСИМЗ был личным другом всесильного зам министра госбезопасности Богдана Кобулова и поэтому он пообещал разжаловать Скорина в сержанты и поставить на перекресток махать палочкой. Составить опись похищенного тоже оказалось не простым делом. Генеральша точно не помнила, сколько добра было на даче. Но кое-что она все-таки описала. Судя по ее сбивчивому рассказу, взяли лихие ребятишки барахла немерено. Две вещи заинтересовали Скорина. Инкрустированный серебряный браунинг «лилипут» калибра 4,25 и привезенное в подарок сыну и спрятанное до его дня рождения полное собрание пластинок Петра Лещенко в четырех специальных чемоданчиках красной кожи с металлическими буквами «Беллаккорд». Это уже была достаточно редкая по тем дням зацепка. Как известно, преступления раскрываются не при помощи дедукции и осмотра следов через лупу. Главное оружие опера — агент и кулак. Агентура у Игоря Скорина была первоклассная. Он умел работать с этим сложным и весьма ранимым контингентом. И вот однажды на плановой встрече агент рассказал оперу, что весь цвет блатной Москвы собирается в Зоологическом переулке на блатхате, которую держит Валентина Цыганкова по кличке «Валька Акула». Приходят серьезные московские воры не просто выпить, а послушать пластинки Пети Лещенко, которые Акуле подарил ее хахаль. На следующей встрече агент поведал, что пластинки хранятся в чемоданчиках красной кожи, с золотыми иностранными буквами на крышках. Кроме того, он выяснил, что новый любовник Вальки — залетный, с Украины, и вместе с пластинками он подарил ей маленькую «волыну», всю в серебре, а на рукоятке пластины из слоновой кости. Квартиру Цыганковой взяли под наблюдение, и через день наружка «срисовала» человека, очень похожего на одного из лейтенантов, который пришел к Вальке в гости.
Его «повели» и проводили до частного дома в Перово. Ну а дальше все было, как обычно. Отработали объект. Выяснили, сколько народу в доме, и ночью захватили всех без единого выстрела. Игорь Скорин рассказывал, что больше всего грозный генерал радовался возвращенным пластинкам, которые обещал сыну, и просил в протоколах не упоминать имени певца: как-никак, а вражеский шпион. О Петре Константиновиче Лещенко по Москве ходило много легенд. Одни рассказывали, что он известный киевский вор, в тридцатом перешедший границу, другие доказывали, что он белый офицер, ушедший с остатками добровольцев в Румынию, третьи точно знали, что он друг Есенина, вместе с ним в двадцатых уехавший за границу. О тех, кого любят, всегда слагают легенды. Петр Лещенко родился и жил в Бессарабии, а когда она по ленинскому декрету 1918 года отошла к Румынии, стал подданным опереточного королевства. Сначала вместе с сестрами он выступал в танцевальном номере, потом начал петь. В Риге он познакомился с молодым композитором Оскаром Строком, которого позже назовут «королем танго». Так в его репертуаре появились знаменитые шлягеры «Татьяна», «Скажите, почему?», «Черные глаза». Он много пел, тем более после Гражданской войны у него появилась огромная аудитория. Его грампластинки пользовались оглушительным успехом. В Бухаресте Петр Лещенко стал владельцем самого модного ресторана-варьете. Он был обычным шансонье, далеким от политики. В 1941 году наши войска оставили Одессу. По договоренности немцев с Румынией город перешел под ее юрисдикцию. Мой одесский приятель Сеня Альтшуллер рассказывал, что в городе немедленно открылось огромное количество кабаков, варьете, комиссионок, вовсю работал черный рынок. Одесское ворье переживало эпоху ренессанса, можно было «работать» в Одессе, а барахло сбрасывать в Бухаресте и наоборот. В 1942 году в Одессу с гастролями приезжает Петр Лещенко. Эта поездка сделала его счастливым — он полюбил очаровательную девушку Веру Белоусову и женился на ней — и сыграла трагическую роль в его жизни. У него в Одессе объявился поклонник — известный боксер, чемпион СССР и немецкий лейтенант Олег Загоруйченко. Он держал в городе зал бокса, который на самом деле был разведшколой. Вполне естественно, что знаменитый боксер бывал на всех концертах своего кумира, дарил цветы, устраивал банкеты в ресторанах. В 1944 году в Румынию вошли наши войска. Петр Лещенко пел перед бойцами, выступал в госпиталях, приезжал с оркестром на закрытые гулянки генералов. А потом его арестовали за связь с одесской разведшколой. Сидел он в румынском каторжном лагере. Знающие люди из госбезопасности рассказывали мне, что наш ГУЛаг в сравнении с румынским был просто санаторием. В шестидесятых годах в курортном городке Пярну, в холле ресторана «Раана-Хона» Мика Таривердиев поздоровался с элегантным пожилым человеком. Когда мы сели за столик, он спросил: — Да ты знаешь, кто это был? — Нет. — Оскар Строк. Уже вовсю продавались в стране пластинки «короля танго». Но самые лучшие мелодии исполняли другие певцы. «Король» пережил звездного исполнителя своих песен. А в восемьдесят пятом году в Бухаресте приятель из посольства привел меня на одну из центральных улиц столицы королевства Чаушеску и показал дом. — Здесь было варьете Петра Лещенко. — А сейчас? — Кажется, столовая университета. Давно канули в забвение партбоссы со Старой площади, запрещавшие слушать танго Лещенко. Сегодня их имена можно разыскать только в архивах. А песни русского шансонье живут в памяти тех, для кого в далеком сорок пятом они стали узенькой щелочкой в железном занавесе. И пока мы живы, мы вспоминаем его песни.
В последних астрах печаль хрустальная жила…
Не случайны на земле две дороги - та и эта. Та натруживает ноги, эта душу бередит.
Дата: Понедельник, 15.10.2012, 01:05 | Сообщение # 2
Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 817
Статус: Offline
Хруцкий Эдуард Анатольевич Писатель, драматург, сценарист, обозреватель газеты «Московский комсомолец».
Родился 15 мая 1933 года в Москве. После окончания Калининградского военного училища служил в Советской Армии, был офицером "спецназа". После армии Эдуард Хруцкий работал слесарем на московском заводе электроприборов. Затем более двадцати лет работал в редакциях центральных газет и журналов. Был сотрудником отделов литературы, пропаганды и информации газеты "Московский комсомолец". Основной в его журналистской деятельности была правовая тема, а также тема военного подвига. Он ездил с работниками уголовного розыска на задержание опасных преступников, летал с лётчиками-испытателями, ходил в море с моряками-пограничниками. С начала 1970-х годов Эдуард Хруцкий стал публиковаться как писатель. Он автор многочисленных детективных произведений, в том числе трилогии в составе "Приступить к ликвидации", "По данным уголовного розыска", "Четвёртый эшелон", а также циклов "ОББ‑1" и "ОББ‑2" и романов "Осень в Сокольниках", "Брат твой Авель", "Комендантский час", "Тревожный август" "Шпион", "Истина", "Операция прикрытия", "Место преступления Москва", "Полицейский".
Ряд его детективных книг экранизирован, причём писатель выступал и в качестве автора сценариев. По его сценариям поставлены популярные фильмы "Ночь над городом", "По данным уголовного розыска", "Приступить к ликвидации", "Последняя осень", "Дом свиданий", "На углу у Патриарших", "Время жестоких" и др. В 1990-е годы Эдуард Хруцкий снялся в нескольких фильмах, поставленных по его сценарию: "Футболист" (1990), сериалах "На углу, у Патриарших" (1995) и "Бродвей моей юности" (1996). В течение многих лет Э.А. Хруцкий входил в редколлегию и был составителем сборника приключенческих произведений "Поединок". Он был президентом Московской Ассоциации детективного романа. Ушёл из жизни 2 июня 2010 года от инфаркта в Центральной клинической больнице Москвы. Похороны состоялись 5 июня на Троекуровском кладбище столицы.
Не случайны на земле две дороги - та и эта. Та натруживает ноги, эта душу бередит.
Дата: Понедельник, 15.10.2012, 23:28 | Сообщение # 3
Музыкант
Группа: Пользователи
Сообщений: 31
Статус: Offline
Классно написал, вот кому надо было сценарий к фильму писать. Хруцкий нутром чувствовал Петра Лещенко. Не сомневаюсь, что Володарский сделал хорошо и талантливо, но мне кажется, что он по натуре своей с другой музыкой дружит. Он эпоху, характеры людей мощно знал, а вот Лещенко... Я не настаиваю, но мне так кажется.
