| Georgo | Дата: Воскресенье, 17.03.2013, 01:36 | Сообщение # 1 |
 Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 388
Статус: Offline
| Александр Вертинский
Ларисса Андерсен
"Шанхайская заря". 1940 год, 21 апреля, №4820
Приблизительно в 1910-12 году в Петербурге (рассказывает поэт Георгий Иванов в книге «Петербургские зимы»), на собрании у Вячеслава Иванова читали стихи. Собрались: Блок, Брюсов, Андрей Белый, Гумилев, Бальмонт и еще множество известных и неизвестных поэтов. Обсуждали, спорили, но без особого волнения. Стихи были лучше — хуже, в то время все писали хорошо. Это был расцвет символизма, и творцы сидели на вершине его, как некие боги. Писать иначе было нельзя. Поэтому все стихи были между собой трагически схожи. Публика зевала. Боги скучали. И вот поднялась худая строгая женщина в черном — это была Анна Ахматова — и прочла:
Сжала руки под темной вуалью…
Отчего ты сегодня бледна.
— Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна…
Потом еще и еще… Поэт Вячеслав Иванов встал, поцеловал ее в лоб и сказал:
«Господа, поздравляю вас и русскую поэзию с большой радостью. Сегодня на нашем небе зажглась новая звезда. Сегодня родилась новая поэтесса, настоящий и подлинный Божьею Милостью талант!»
Так зажглась звезда Анны Ахматовой. Я невольно вспомнил этот рассказ, прочитав материал, приготовленный к выпуску книги стихов Лариссы Андерсен — «Печальное вино». Этот материал попал мне в руки случайно, но Лариссу Андерсен я знаю давно. То есть столько лет, сколько я нахожусь здесь, на Д<альнем> В<остоке>, — три года — четыре. В первый год моего приезда сюда я прежде всего бросился искать поэтов. Найти их было довольно трудно, ибо хотя в Шанхае представлены все виды искусств довольно интересно – литература здесь представлена наиболее бедно. В частности, поэзия совсем слаба. За исключением нескольких одаренных единиц, здесь никого нет. Впрочем, хороших поэтов вообще очень мало. Тем радостнее и чудеснее будет появление на шанхайском горизонте таких прекрасных и терпких стихов, какие обещает нам Ларисса Андерсен своей книгой «Печальное вино». Когда книга выйдет в свет, читающие эти строки смогут насладиться ею в полной мере. Сейчас же изведать весь аромат и тонкий яд этого вина — случайно довелось из нас двоих — меня и публики — одному мне. Для начала приведу по памяти такие строки:
Месяц теплился в бледном небе,
Кротко таял и воск ронял,
Тихий вечер в печальном крепе
Подошел и меня обнял.
И заплакал. А я стояла…
На могиле цветок белел.
Я уже навсегда узнала,
Что случается на земле.
И никто не сказал ни слова,
Но я знаю — порвалась нить,
А потом я осталась снова
Улыбаться, и петь, и жить.
И смолкать, и смотреть не прямо,
Потому что сквозь блеск и лоск
Над поляной, над мертвой мамой
Бледный месяц роняет воск.
Просто. Строго. И скупо. Скупо той мудрой экономией слов, которая бывает у очень больших художников. Ибо слово есть блуд. Ибо слово есть ложь. Только самое главное, самое необходимое. В этом есть что-то монашеское, аскетически суровое. И так во всех вещах:
Там, у речки, девочка-весна
Протирает заспанные глазки.
Ее образы свежи и новы. Ее переживания тихи и безропотны. Она принимает жизнь как светлую, но суровую епитимью.
Мы должны не страдать.
И просить не должны ни о чем.
Я иду в этой жизни спокойно толкаясь с другими.
Устаю, опираюсь на чье-то чужое плечо.
Нахожу и теряю какое-то близкое имя.
Она не ищет счастья и не жалуется на то, что его нет. Она говорит без улыбки, без боли…
Счастье? — тише…
К счастью надо красться.
Зубы сжав и притушив огни.
Потому что знает, знает счастье,
Что всегда гоняются за ним.
И только любовь тяжелит ее земные крылья. Та любовь,которая, как крест, как наказание дается людям.Тяжелой, тяжелой мантией. За мною, на мне любовь. И сил нет поднять и снять ее Груз царственно-голубой… Тихой, нежной и покорной печалью пронизаны ее строки.
А тоской пронизанная радость
И охваченная счастьем боль…
И дальше:
Из голубого марева
Не выскользнешь.
Не уйдешь.
Я бы мог без конца цитировать ее. У нее почти нет того, чем так грешат молодые поэты. Междустрочной воды. Необходимой, как цемент для постройки. Она монолитна. Ее вещи как бы вырезаны из одного целого куска материала. Из них ничего не уберешь. К ним ничего не добавишь. Единственный упрек, который можно было бы ей сделать, то, что она замкнулась в круг слишком личных переживаний.
Она пишет себя.
Она пишет о себе.
Я не стану святой и строгой.
Так привычно моим ногам
Уставать по земным дорогам,
Танцевать по земным лугам.
Но она сознает это:
Но я слаба, как талый снег,
Но я нежна, как влажный ветер.
И… я не знаю, что честней
—Сознаться или не ответить!
Впрочем, это еще придет.
Все приходит в свое время.
Из лунного заколдованного круга своей печали Ларисса Андерсен еще выйдет на дорогу жизни и оглянется вокруг себя. Да она и сама это говорит:
Лучшие песни мои не спеты,
Лучшие песни мои со мной.
Во всяком случае, ее талант обещает нам еще много радости.Будем верить в это.В этих кратких строках я не собираюсь ни критиковать ее дарование, ни пророчествовать. Я только хочу отметить появление «странного» цветка, прекрасного и печального, и выросшего в Прохладном свете просторного одиночества. И еще не затоптанного жизнью.
Александр Вертинский
«ПО ЗЕМНЫМ ЛУГАМ»:
Ларисса АНДЕРСЕН. СТИХИ
"Шанхайская заря". 1940, Май
Месяц тому назад мне привелось писать о стихах Лариссы Андерсен — тогда еще случайном разрозненном материале, попавшем мне в руки в очень огромном количестве и на короткое время. Теперь передо мной лежит ее книга «По земным лугам», маленький скромный сборник, около сорока тщательно подобранных стихотворений. Со страниц этого сборника широко раскрытыми глазами на меня глядит — простое и строгое, чуть-чуть иконописное лицо его автора, которого я знаю лично, как я уже говорил. Я открываю книгу:
Только в заводи молчанья
Может счастье бросить якорь;
Только тихими глазами
Можно видеть глубину.
Да, да, милая Ларисса – вы правы: Только тихими глазами. И вот этими умными и нежными, внимательными и печальными, уже ничему не удивляющимися глазами, как солнечные лучи, пронизывающими темный пруд и освещающими тихую таинственную жизнь его обитателей, смотрит Ларисса Андерсен вглубь себя и вокруг себя. Тихой поступью ходят ангелы по степным тропам.
Если будем сидеть тихонечко, Подойдут и к нам. И они подходят к ней. И даже очень близко. Потому что подлинная поэзия происхождения божественного. Или это ангел мне указывал Свет, невидимый для вас? —спрашивала когда-то Анна Ахматова в «Белой стае»… Кстати, об Ахматовой. В моей первой статье о стихах Л. Андерсен я говорил об Ахматовой, вспоминая ее появление на петербургском литературном горизонте. В одном из местных журналов — разбирая «По земным лугам» —критик говорит о том, что своими словами о ней невольно подчеркнул преемственность стихов Лариссы Андерсен с петербургской поэтессой и этим оказал ей плохую услугу. Очевидно, писавший эту статью не понял меня. Я вовсе не сравниваю стихов Лариссы Андерсен с петербургской поэтессой, а говорю только о том, что появление Ахматовой в то время было также значительно, «как появление Л. Андерсен теперь — на горизонте Шанхая». Этим ее духовная связь с Ахматовой и ограничивается.
У Лариссы Андерсен — свой голос. Если у Ахматовой — он страстный и сжигаемый огнем любовных мук, то у Лариссы Андерсен он тихий и кроткий, тот голос, которым говорят усталые священники, тот голос, которым матери рассказывают сказку, укачивая ребенка. Сравнивать ее с кем-либо не следует. Во взгляде на поэзию я придерживаюсь одного определенного взгляда — высказанного Зинаидой Гиппиус в «Числах». Стихи нельзя делить на «хорошие» и «плохие», на сделанные «мастерски» и «технически слабые», на «серьезные» и «легкие». Подразделение их только одно: есть или нет. Есть прекрасно написанные стихи известнейших авторов, которые, в сущности, никому не нужны. И если бы эти стихи не существовали — особой потери от этого не было бы никакой.
Таков почти весь Брюсов, в стихах которого, несмотря на высокое мастерство, есть все, кроме поэзии.Таков писатель Сирин, — который умеет так интересно, таким великолепным языком рассказать «ни о чем». Потому что сказать ему нечего. А Лариссе Андерсен есть, о чем сказать.
В час, когда замирает зеленое, строгое лоно
И звенит тишина, и проходит вечерний Христос,
Усыпляет ягнят, постилает покровы по склонам,
Разливает в степи благовонное миро берез.
В этот час она слышит, что говорит земля, что шепчут ветер и травы, о чем поют птицы. И право, очень немногие даже из хороших поэтов — слышат это. Для меня лично певцы делятся только на две категории: те, которые смело могут не петь. И те, которые не петь не могут. Ларисса Андерсен не петь не может. Как не может не петь и птица. Я помню, у Северянина были такие строки:
Детонировал безслухий тенор
На соседней даче лейтенант.
Вздрагивал нахохлившийся кенар
Божьею Милостью — талант.
Вот это Божьею Милостью талант и есть стихи Лариссы Андерсен. И даже нет особой надобности разбирать их по строчкам и говорить о влиянии того или иного поэта на ее творчество. Настоящий талант вообще поглощает и растворяет в себе все интересное и яркое, что есть вокруг него — сам от этого нисколько не теряя. Разве Блок не вышел из Владимира Соловьева и Анненского? Разве Андрей Белый, Сологуб и та же Ахматова — не ученики Пушкина? Разве Гумилев не от Лермонтова? Если бы не было источников — не было бы рек и водопадов. Важно только одно: есть это или нет. Да, Ларисса Андерсен – есть. Что касается внешнего вида книги, то по условиям шанхайского быта она издана прескверно. Здесь еще нет «благородного шрифта» для печатания стихов или Евангелия. Шанхайские шрифты хороши для печатания меню ресторанов на рут Валлон или объявления для одиноких брюнеток, ищущих «родную душу».
Название сборника, как и обложка его — провинциальны и таят в себе нечто вегетариански-пресное.
Материал подготовил Георгий Сухно.
Скерневице. Польша
16.03.2013
|
| |
| |
