ФОРУМЧАНЕ! У НАС ТОЖЕ ЕСТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ ЗАДАТЬ СВОИ ВОПРОСЫ МИХАИЛУ БЛИЗНЮКУ. ОН - УЧАСТНИК НАШЕГО ФОРУМА.

Мифы и репутации
Прекрасная Маруся Сава
08.02.2009 16:00

Иван Толстой: Наша программа сегодня посвящена русской песне в Америке. Из всего многообразия наших соотечественников, выступавших на американской эстраде, мы выбрали одну только Марусю Саву. Не потому, что она была самой знаменитой, были и другие звезды, но потому, что ее феномен и судьба изучены московским исследователем Михаилом Близнюком, который посвятил певице большую и обстоятельную монографию, которую так и назвал «Прекрасная Маруся Сава». Книга вышла в московском издательстве «Русский путь». Я спросил Михаила Ивановича, почему русскую музыкальную Америку знают гораздо меньше, нежели Европу, чем это объяснить?

Михаил Близнюк: Вы знаете, я думаю что это, кстати, один из тех предлогов, благодаря которому я и написал эту книгу. Мы действительно знаем гораздо лучше русский Париж. Лучше - относительно, кто-то - лучше, кто-то - хуже, но мы имеем представление, по крайней мере, что там были русские рестораны, в этих ресторанах служили русские князья, офицеры, дамы высшего света, играли великолепные балалаечные оркестры, цыганские оркестры, пели замечательные певцы. И как-то так принято, может быть, я с натяжкой скажу, считать, что, казалось бы, вся русская эмиграция была в русском Париже. Это отчасти, может быть, действительно так, там был собран цвет русского изгнания, но многие русские после Константинополя, например, уехали в США в 1924 году, когда открыли квоту, многие люди выбрали Северную Америку в качестве своего пристанища. Кроме того, некоторые уезжали даже непосредственно из Франции. Другое дело, что мало известно о том, что русские-то, собственно говоря, в Нью-Йорке, например, появились несколько раньше, чем в Париже, да и русские рестораны, кои являются одним из предметов моего исследования, тоже появились в Нью-Йорке раньше лет на 15, чем в Париже. И были, скажем так, рестораны ничем не хуже, чем в Париже, и выступали там те же самые балалаечные оркестры, цыганские оркестры, пели замечательные певцы. Но вот, к сожалению, так получилось, что Париж мы знаем неплохо, Белград, Шанхай, Харбин, может быть, и вот когда я с этим столкнулся, мне стало как-то обидно за русский Нью-Йорк, и я решил об этом сначала собирать информацию. Сначала непосредственно о Марии Ивановне Савицкой, которая была Марусей Савой на сцене, которую все знали под эти именем, а потом, когда я начал копаться в каких-то архивах, вернее, в подборках газеты «Новое Русское Слово», издававшейся в Нью-Йорке, я увидел большое количество совершенно незнакомых мне имен - артистов, певцов, музыкантов, которые выступали рядом с Марусей, вместе с ней, либо в подобных же заведениях на острове Манхэттен, и я заинтересовался, стал думать, что же это за люди, стал собирать какую-то о них информацию. Поэтому книга не только и не столько о Марусе, хотя она присутствует в названии, она - главный стержень, который держит все повествование, но в ней упоминается о достаточно большом количестве других достойных людей, артистов, музыкантов и певцов.

Иван Толстой: Вы сказали, что Нью-Йорк начал развиваться на 15 лет раньше Парижа. Вы имеете в виду до Первой мировой войны?

Михаил Близнюк: Получается, что так. Потому что когда говорят о Первой волне эмиграции, Второй волне, то по-научному, строго говоря, это не совсем верно. Первой волной считается послереволюционный исход, а ведь непосредственно Первая волна эта была еще до революции, это были, может быть, не совсем русские люди, но русскоязычные люди, которые поехали из Российской Империи в Америку в поисках. Например, безземельные крестьяне. Это были еще не офицеры белой армии, белой армии еще просто не было. Это были русскоязычные люди с Волыни, с Галиции, предположим, из таких губерний, которые потом стали территорией Украины. Но это были люди, которые воспитывались в русской культуре, говорили по-русски. Русины, скажем, которые уезжали в большом количестве. Именно эти люди основывали первые русские рестораны. Может быть, это не было началом русского музыкального Нью-Йорка, но вот первый русский ресторан «Русский медведь» в 1908 году открылся, потом, в 1910 году - ресторан «Сибирь». То есть, на несколько лет раньше революции.

Иван Толстой: Михаил Иванович, а можно ли, оставаясь в России, изучать такой предмет сегодня, когда архивы открыты и есть очень неплохие библиотеки с эмигрантской периодикой?

Михаил Близнюк: Это не совсем так, я бы сказал, потому что, конечно, есть архивы в Москве, есть библиотеки, в которых представлены далеко не полные, разумеется, комплекты того же «Нового Русского Слова», из которого я по крупицам собрал информацию - те же самые объявления о концертах, закрытии или открытии сезонов в том или ином ресторане, и так далее. Эти комплекты достаточно фрагментарные и далеко не полные. Да, какие-то книги, конечно, можно найти, но сами понимаете, что там мало что есть, потому что об этом люди практически не писали. Если писали воспоминания, то, в основном, о писателях, а если о музыкантах, то о музыкантах классического репертуара. В этой книге ведь классики практически нет, это люди, которые занимались в основном тем, что называли одно время цыганщиной. Хотя это были далеко не кабаки, а достаточно достойные заведения, в которых при исполнении музыки и жевать-то было неприлично, то есть люди откалывали вилки и внимали искусству того или иного артиста.

Иван Толстой: А с чего, Михаил Иванович, вы начинали ваши исследования?

Михаил Близнюк: Отталкиваться было практически не от чего, потому что тема была для меня совершенно новая, неизвестная и, скажем так, еще 12 лет назад я даже и не думал, что так все получится. Но получилось достаточно случайно. Я попал в дом к одному из московских коллекционеров, которого, правда, интересовали больше пластинки, чем биографии их авторов. Тем не менее, он мне показал фотографию певицы, это была именно Маруся Сава, и меня приятно поразила ее красота. На обложке, на переплете воспроизведена одна из фотографий. Это какая-то экзотическая красота. Я заинтересовался, этот коллекционер сообщил мне, что Мария Ивановна жива, я поинтересоваться, можно ли с ней как-то связаться, он мне любезно сообщил телефон и адрес. Я сначала позвонил по телефону и спросил разрешение написать, получил согласие, написал, через полтора месяца получил, к немалому своему удивлению, достаточно развернутый ответ, и у нас завязалась с Марией Ивановной переписка, которая продлилась чуть больше трех лет, до того времени, пока она еще была в силах держать перо и могла достаточно много писать.

Иван Толстой: Михаил Иванович, пришло время представить Марусину судьбу

Михаил Близнюк: У Марии Ивановны Савицкой судьба немножко нетипичная для русской эмигрантки, потому что уехала она уже из Советского Союза, после революции, конечно, но когда уже прошло достаточно длительное время. Она уехала на рубеже 28-го и 29-го годов. То есть, советская власть уже достаточно сильно укрепилась и, казалось бы, уезжать надо было либо раньше, либо вообще не уезжать. Родилась она во Владивостоке, по крайней мере, так об этом сообщается в книге. Дело в том, что после выхода книги я пытался уточнить, есть определенные моменты, которые меня наталкивают на мысль о том, что на самом деле родилась она не во Владивостоке, а где-то в центральной части России, возможно, на пути ее родителей во Владивосток. Но сама Маруся говорила, что родилась во Владивостоке. И так я это оставил и в книге, из уважения к ее воле, тем более, что сейчас ее уже нет в живых.
Родилась она, опять же, по словам самой Маруси, в 1910 году, училась во Владивостоке в Черепановской гимназии. Родители ее были зажиточными людьми. Мама была домохозяйкой, у отца было небольшое дело. То есть, Маруся жила в хорошей семье. У нее была еще сестра, были братья. Вышла она достаточно молодой замуж за известного во Владивостоке врача Петра Валентиновича Шабалдаева, который был намного ее старше. И вместе с ним она и уезжала из России, потому что его регулярно приглашали и до революции в Париж, возможно, в Сорбонну читать лекции. И вот они так и поехали. И Маруся сама говорила, что мысли об эмиграции в тот момент не было. Возможно, где-то подспудно они и размышляли, вернуться или нет, но сначала такой мысли не было. Попали они из Владивостока в Шанхай, там, согласно Марусиным словам, муж заболел и умер, и Маруся осталась одна. Тут достаточно много элементов случайности. Будущего у нее практически не было в тот момент, потому что возможный вариант дальнейшего развития ее судьбы - это было то, что в Шанхае называлось dancing girls, то есть, девушки для танцев с теми же самыми американцами, американскими матросами. Ничего плохого, как может показаться на первый взгляд, в этом не было, но, согласитесь, что это достаточно невысокое положение для девушки в эмиграции в чужом городе. Языков иностранных она не знала, но помогла случайность. Подруга увидела объявление, пришла и сказала ей, что вот, мол, набирают хористов в очень известный в то время хор - Агреневой-Славянской. Маруся пошла на прослушивание, ее взяли, подругу - нет. Хор уехал очень быстро после этого в США через Гавайи. Вот так Маруся оказалась в Америке.

Иван Толстой: Расскажите, пожалуйста, о музыкально-ресторанной жизни русского Нью-Йорка.

Михаил Близнюк: Я настаиваю все-таки на том, что достаточно давно в эмигрантской жизни Нью-Йорка была и художественная, и ресторанная культура. Первые рестораны появились в 1908-10 году, потом был большой наплыв, и получилось сразу столкновение двух эмиграций - Первой и Второй волны, константинопольской. В 1924 году поехали русские из Константинополя, и их было достаточно много. Одним из первых приехал такой известный артист, он был известный еще в России, в отличие от многих других, которые стали известны в Америке в силу возраста или каких-то иных причин. А этот артист, Станислав Сарматов, был известным в России куплетистом, у него был такой образ такого босяка, скажем так. Куплеты распевал, ездил по югу России, очутился на юге, в Крыму, с белыми, вместе с Добровольческой армией ушел, и в 24-м году одним из первых приехал в США. Естественно, эти люди, когда приезжали, надо было где-то выступать. Многие как раз обращались именно в русские рестораны. Потому что потом, когда кто-то подрабатывал еще в кино, это, правда, было несколько другое побережье, но, тем не менее, отбирать могли людей и в Нью-Йорке, но потом, когда поменялось кино с немого на звуковое, это был большой удар по русским и, вообще, эмигрантским артистам, которые быстро потеряли работу, поскольку по-английски они не могли играть на том уровне, который начал требоваться в то время. Поэтому ресторанов было достаточно много, их было все равно больше чем в Париже. Потом, возможно, Париж, к началу Второй мировой войны догнал и даже обогнал Нью-Йорк. Были рестораны разного уровня. Были рестораны, которые один из моих знакомых музыкантов, который упоминается в книге, называл рестораны-харчевни, куда тот же самый рабочий русский люд приходил покушать, никакой культурной программы там не было, были заведения такого среднего уровня, где был небольшой оркестрик, причем, оркестр - это было три-четыре музыканта, но это гордо называлось оркестр, и были заведения более известные, например, ресторан «Корчма», а до войны и после войны существовал какое-то время, на рубеже 40-50-х годов ресторан «Русский медведь». Этот ресторан просуществовал больше всего, он был основан в 1908 году, он, конечно, переезжал в места на место, был старый «Русский медведь», потом новый «Русский медведь», хозяева иногда менялись, конечно, но он просуществовал до середины 80-х годов. Там, кончено, это была несколько другая публика, и люди начали выступать там другие. Был замечательный ресторан-кабаре «Казино Рюс» в центре Нью-Йорка рядом с Карнеги Холл. Выход из «Казино рюс», а следующий вход - в Карнеги Холл. Это кабаре было основано человеком, который сделал много для развития русской ресторанной культуры в Нью-Йорке, звали его Саша Маев. Александр Максимович Маев был сибиряк, разумеется, тоже был офицер в прошлом. Основал он сначала, до «Казино Рюс», которое появилось на ресторанной карте русского Нью-Йорка в 1939 году, а до этого уже несколько лет существовало другое его заведение, гораздо более известное, и сегодня многие, может быть, даже вспомнят это название. По-русски это называется «Русская чайная», но никогда его так не называли, а называли по-английски «Russian tea room», которая закрылась совсем недавно. Правда, это уже было совсем другое заведение, ничего там русского практически не было, это уже было псевдорусское, но, тем не менее, это тот ресторан, который в несколько измененном виде был показан в нескольких американских кинофильмах, например, многие вспомнят кинофильм «Тутси» с Дастином Хофманом, где одна из сцен происходит именно в этом ресторане.
Так вот, Саша Маев владел им. Но это было тоже рядом с Карнеги Холл, и туда приходили многие музыканты отдохнуть перед или после концерта. Но там не было культурной артистической программы, то есть не пели артисты. А вот когда Саша Маев открыл «Казино Рюс», он там делал замечательную культурную программу, приглашал лучших артистов. Это, правда, недолго продолжалось - лет восемь-девять.

Иван Толстой: А какое место во всей этой картине занимала Маруся Сава?

Михаил Близнюк: Это моя оценка, потому что, опять же, как вы уже говорили сами, эта книга была написана практически не выезжая из Москвы, поэтому если даже я ошибаюсь, я думаю, что совсем не много, - Маруся была, наверное, с середины 30-х годов до начала 50-х, примадонной русского цыганского романса в Нью-Йорке.

Иван Толстой: Что писали о певице, что говорили?

Михаил Близнюк: Я не могу сказать, что Марусе посвящались большие статьи в русскоязычной прессе Нью-Йорка, в том же «Новом Русском Слове» либо в более мелких газетах, которые выходили в этом городе, потому что надо признать, что она все-таки выступала в ресторане, она не была оперной певицей, она не выступала в Метрополитен Опера, в каких-либо подобных местах, поэтому эта ресторанная культура освещалась меньше, чем концерты несравненной оперной певицы Марии Куренко или Нины Кошиц, которая блистала на американской сцене. Хотя та же самая Мария Куренко хотела Марусе устроить ангажемент, чтобы она выступила в одном из центральных концертных залов Нью-Йорка в более серьезном репертуаре, голос у нее ведь был очень хороший, несколько октав, голос был замечательный. Но, опять же, подвел акцент. У меня была копия письма, в котором Мария Куренко сообщает Марии Ивановне, что не понравился американским антрепренерам акцент. Может быть, и статей было немного, но когда были сольные концерты, о ней писал, например, очень известный человек в русском Нью-Йорке и в писательском мире Андрей Седых, который возглавлял «Новое Русское Слово» на протяжении многих лет. Перед одним из сольных концертов Маруси он писал, фраза была у него такая, что пение Маруси Савы любят решительно все. Вот он так вот взял на себя смелость сказать, что любят решительно все и подчеркивал, что в Марусе есть нечто неизменно пленяющее аудиторию, ее слушающую, особыми интерпретациями подать вещь, так, что она не забывается и, что не менее важно, умение подать самое себя. Говорил он, что выступление Маруси Савы - это не только отличное пение, но это еще и зрелище. С момента появления певицы на эстраде зал сидит, как завороженный, не сводя с нее глаз. Мне остается только поверить словам Андрея Седых, это был, конечно, комплимент, но я думаю, что этот комплимент основывался на реальности.

Иван Толстой: Внесла ли Вторая мировая война какие-то перемены в жизнь Маруси Савы?

Михаил Близнюк: Вторая мировая война внесла не столько перемены в жизнь конкретно Маруси Савы, сколько в жизнь вообще русской колонии в Нью-Йорке. Во-первых, большие изменения были в характере русской культурной жизни. Ведь надо сказать о том что, несмотря на то, что в 33-м году, если не ошибаюсь, США установили дипломатические отношения с Советским Союзом, настроения в отношении России были весьма определенные, то есть, отношения были установлены довольно-таки поздно. Поэтому Маруся Сава была в это время как и все остальные артисты, хотя она, конечно, не была приверженцем никогда никакой политической партии, но понятно, что настроения были антибольшевистские в русской колонии, но когда началась Вторая мировая война, и когда Америка стала союзником России, то, разумеется, все русские люди, которые жили, в том числе, в Нью-Йорке, не могли не откликнуться на это. Общеизвестно, что русская эмиграция разделилась в определенной степени на два лагеря во время войны. Те, кто приняли решение, что они должны поддерживать все равно свою родину, какова бы она ни была, как бы она к ним ни относилась в прошлом, и другая категория людей. Вот нью-йоркская русская эмиграция, большая ее часть, была именно на стороне первой группы, то есть давались концерты, было образовано в Нью-Йорке Общество помощи воюющей России. Это фонд частный, который собрал средства на помощь Красной армии - отправлялись продукты, сухое молоко, и так далее. Членами его были многие видные американцы, тот же Чарли Чаплин. Соответственно, я сейчас не помню в 42-м или 43-м году в Нью-Йорке прошел концерт благотворительный этой организации, в которой принимала участие и Маруся. И «Новое Русское Слово» потом писало, что никогда еще русский концерт в Нью-Йорке не собрал такую аудиторию – 3 тысячи человек пришли. То есть вы видите, что русские эмигранты вносили свой посильный вклад в дело борьбы.
После войны произошли еще большие изменения, но не сразу, а где-то начиная с 47-го-48-го года появилась в Нью-Йорке следующая волна русской эмиграции, это были как раз люди, которые попали в лагеря для военнопленных в Германии, и не только в Германии, были угнаны на работы либо по другим причинам попали с оккупированных территорий России в Германию, а потом практически все эти люди прошли через лагеря перемещенных лиц - Ди-Пи - и многие из них приехали в Америку. И произошло еще одно слияние двух волн русской эмиграции, в том числе и на сцене, и в тех же ресторанах. Тут, скажем, это слияние было менее болезненным, скажем так, чем когда люди приезжали из Константинополя, например, бывшие офицеры, и попадали на работу к людям, уехавшим еще до революции, достаточно малограмотным, и так далее. Тут произошло столкновение по другим причинам. Это были уже, с одной стороны, люди, долго прожившие в Нью-Йорке, уехавшие после революции, в основной своей массе, и тут приехали, скажем так, советские люди, которые были воспитаны уже в Советском Союзе и, кончено, была какая-то определенная притирка, но, тем не менее, многие из них потом вместе выступали, жизнь так их заставляла, в одних и тех же концертах, дружили, и так далее.

Иван Толстой: А как Маруся относилась к своим коллегам по профессиональному цеху – к артистам, к певцам?

Михаил Близнюк: Вот об этом мне известно не очень много, потому что, к сожалению, когда я, скажем так, заочно познакомился с Марусей Ивановной, мы говорили на эти темы, но она была уже человеком достаточно преклонного возраста и, может быть, ей было тяжело распространяться на какие-то темы, хотя что-то она мне писала в письмах, но я могу сказать, что она очень хорошо отзывалась о Насте Поляковой, которую она знала лично, с которой она выступала. Но Марусю, на мой взгляд, несколько ошибочно записывали в ученицы Насти Поляковой. Дело в том, что Настя Полякова - то легендарная, великая цыганская певица, она ведь последние годы своей жизни, почти 15 лет, провела в Нью-Йорке, она блистала еще и в России до революции, и потом в Париже, но потом уехала в Нью-Йорк и, несмотря на то, что была уже преклонного возраста, в то время продолжала выступать, и они с Марусей вместе выступали .Маруся была намного моложе, но она ее боготворила, потому что она действительно великая певица, именно настоящая цыганская.
Маруся ведь исполняла цыганские романсы, как и многие другие, но цыганкой она не была. У нее, может быть, хорошо это получалась, но она русская женщина. Что касается людей, которые приехали после войны, вы знаете, никаких отзывов она мне не дала, она зато говорила о русских певцах и музыкантах, которые приехали в Америку в 70-е годы, особенно начиная со второй половины 70-х годов. Мы все знаем, что это была за культура, Брайтон Бич и не только Брайтон Бич, это несколько своеобразная страница русскоязычной эмиграции. Вот Маруся ее несколько не принимала. Ей немного претили эти песни, именно уже ресторанные, хотя она общались с этими людьми, где-то встречалась, возможно, но это было не ее. В то же время я не могу сказать, что она, например, отрицала что-то советское. Она ведь была одной из первых русских певиц в Нью-Йорке, которая начла исполнять советские песни. А надо сказать, что советская песня была в Нью-Йорке очень популярна. Я, когда до этого докопался, я сначала несколько удивился, а потом понял, что железный занавес был несколько односторонний. Он был в нашу сторону, в сторону тех, кто жил в Советском Союзе. А в обратную сторону все проходило. Я этой темой специально не занимался, это тема была другого исследователя, очень уважаемого мной человека, к сожалению, ушедшего от нас буквально недавно, Рашита Янгирова, но я встречал упоминания о том, что были специально в Нью-Йорке выделены кинотеатры, может быть, они были и не очень большие, в которых регулярно показывались лучшие советские кинофильмы. Было ведь, что показывать. Конечно, это была небольшая игра на ностальгии русских людей к России, потому что люди, конечно, хотели посмотреть те же самые киножурналы о жизни в Советском Союзе, но были и прекрасные фильмы, в которых звучала очень достойная, красивая и замечательная музыка. И вот Маруся эти песни исполняла. Много она исполняла.

Иван Толстой: А кто входил в круг ее друзей?

Михаил Близнюк: Честно говоря, я никогда не спрашивал Марию Ивановну, с кем она близко дружила, но дружила, в первую очередь, она с коллегами по сцене, у нее были хорошие отношения с танцором Сеней - Сеней Караваевым, который выступал еще с Анной Павловой, она была в неплохих отношениях с композитором Васей Фоминым. Она со многими дружила, потому что ресторанная жизнь такая, что сегодня артист выступает в одном месте, завтра он заключает контракт, переходит в другое место, там встречаются. Многие артисты нью-йоркские, которые выступали в ресторанах, кочевали вот так из места в место, поэтому они постоянно общались друг с другом, то в одном месте, то в другом. Выступала Маруся активно до середины 50-х годов. Во второй половине 50-х у нее был большой сольный концерт в очень хорошем нью-йоркском зале Барбизон Палас, куда пришло много почитателей ее таланта, и потом потихонечку она начала выступать меньше. Она, конечно, долго выступала на различных концертах, балах, благотворительных вечерах русского Нью-Йорка. Ее приглашали в богатые семьи, на свадьбы, богатые американцы приглашали. Вот в таком качестве она выступала достаточно долго еще, но активная концертная жизнь уже в 60-е-70-е годы практически этого не было.

Иван Толстой: Не могу не вернуться к своему первому вопросу: чем же объяснить при такой насыщенной музыкальной жизни, при таком обилии слушателей, что русскую музыкальную Америку знают гораздо хуже русской музыкальной Европы?

Михаил Близнюк: Вы правы, когда вы говорите что, например, о русском Париже написаны тома. Но это о русском Париже. Например, о русских ресторанах в Париже мне известно только одно издание, замечательная книга, которая называется «Русские кабаре», автор ее очень достойный человек Костя Казанский. Это болгарский музыкант, гитарист, который прекрасно был знаком с Владимиром Высоцким, аккомпанировал ему, аккомпанировал, в частности, Володе Полякову и Алеше Дмитриевичу на тех пластинках, которые записал Михаил Шемякин во Франции в 70-е годы. Так вот, Константин Казанский, если я правильно помню, в конце 70-х или в начале 80-х опубликовал в Париже замечательную книгу «Русские кабаре» на французском языке. Книга до сих пор на русский язык не переведена, по непонятным мне причинам. Вернее, мы можем догадываться, что тут какие-то материальные вопросы. А это практически единственная книга о русских ресторанах и музыкантах, которые выступали в Париже. Есть статьи, какие-то отельные упоминания, есть какие-то вкрапления в мемуарах, может быть, в журналах. О русском Нью-Йорке были книги, были мемуары, но, опять же, что касается музыки, и именно такой музыки, как цыганские романсы, русские романсы, об этом действительно не было. Меня это удивляло, честно говоря, но, повторяю, и о Париже до сих пор ничего нет. Есть книги русские в Париже, там различные варианты названия. Там это, может быть, главка о ресторанах или музыкантах, или какие-то отдельные страницы. Но это не отдельное исследование. Пока, во всяком случае.
Когда я собирал материал для этой книги, я довольно-таки часто наталкивался на людей, они упомянуты в этой книге, которые выступали более или менее длительные периоды времени во всемирно известном Донском казачьем хоре под управлением Сергея Алексеевича Жарова. Это был хор, который существовал более 60-ти лет, дал тысячи концертов по всему миру, кроме, разумеется, Советского Союза и Китая. Удивительный хор, через который прошло 200 или 300 человек. Многие из этих людей, которых я упоминал, выступали, например, в ресторане, я на них натыкался и думал, что неплохо бы, наверное, развить эту тему и собрать также материал о Донском казачьем зоре. Потом остановился, потому что, во-первых, трудно две темы поднимать одновременно, и потом я был уверен, и эта моя уверенность существовала до относительно недавнего времени, что не может быть так, чтобы не было исследователя, который уже 5-10 лет собирает материал, пишет об этом. Но до сих пор ни одной книги о Донском казачьем хоре ни в России, ни где бы то ни было, не было издано.

Иван Толстой: Это потому, что мы ленивы и нелюбопытны?

Михаил Близнюк: Я думаю, что надо с горечью признать, что это так. Дело в том, что я на собственном опыте могу об этом говорить, ведь если бы я не заинтересовался 11-12 лет тому назад этой темой… Собственно говоря, тогда я уже начал разыскивать людей. И мне одна из очень хороших нью-йоркских русских журналисток сказала, что у меня ничего не получится, я не смогу собрать информацию. Информацию, слава богу, удалось собрать, но дело в том, что другие люди мне говорили, когда я звонил, например, кому-то из артистов или певцов, что мне 80 лет, поймите, я ничем помочь не могу, вы поздно начали, все уже почти ушли. И вот книга вышла, в конце предисловия идет большой список благодарностей, я не считал специально, и цинично было бы считать, но здесь после многих имен и фамилий стоят крестики в скобочках. Многие ушли в процессе написания книги, в процессе подготовки ее к печати. За год после издания книги где-то еще человека 4-5 скончалось. К сожалению, мы упустили этот момент, люди ушли, а дети русских в Америке… По-всякому бывало, некоторые готовы помочь, что-то рассказать, некоторые настолько заняты, настолько вросли в американскую жизнь, их осуждать за это бессмысленно, многие просто уже стали американцами, они уже отрубили это, при том, что самим детям уже 70, а то и под 80 лет, они уже люди другой культуры, я уже не говорю о том, что другой формации. Поэтому, к сожалению, эта уходящая натура уже практически ушла. Почти никого не осталось. И тем, кто после войны приезжал в Америку, им уже за 80 лет почти всем.

Иван Толстой: Что ж, Михаил Иванович, такие люди, как вы, спасают русскую культуру от забвения. Позвольте мне от своего имени и, вероятно, от имени многих, поблагодарить вас за колоссальный труд, который ничем материальным не вознаграждается, наоборот, требует постоянных собственных затрат и бесчисленного времени на поиск, но зато приносит творческое удовлетворение, дает жизни наполнение и смысл. Вы подвижник и дай вам Бог продолжить разыскания. А мы, если хотите, расскажем и о других фигурах русской музыкальной Америки.

Михаил Близнюк: Спасибо за ваши слова. Хочу только добавить, что мы, кончено, должны быть благодарны, в первую очередь, этим людям, которые упомянуты, а многие, может быть, даже не упомянуты в этой книге. Конечно, с одной стороны, они пели, в первую очередь, чтобы жить. Я думаю, что та же самая Маруся, выходя на подмостки того или иного ресторана, меньше всего думала, по крайней мере, уж не каждый день, о том, что как я прославляю русскую культуру перед американцами. Они пели, чтобы жить, они зарабатывали на жизнь, и это естественно. Но с учетом того, что Маруся, например, выступала, в основном, в ресторанах, которые были достаточно дорогими заведениями и, прямо скажем, простой русский человек в эти заведения не ходил, если только не по большим праздникам. Туда ходили американцы. Американцы и богатые люди. Для американцев это была в определенной степени экзотика - русская культура. Это была, кончено, и любовь некоторых людей, искренняя и истинная любовь некоторых людей к русской песне или к русскому романсу, но в немалой степени это была экзотика. В Америке не было никогда ничего подобного. Но люди слушали это благодарно и, конечно, переносили, наверное, отношение к выступавшим перед ними артистам и на русских людей, на Россию, на нашу страну, на нашу родину.