Анатолий Илларионович Настасюк первым откликнулся на наши публикации «Время собирать. По волнам нашей памяти» (см. «Юг» за 25 марта, «Гражданам с узким горлышком керосин отпускаться не будет» и за 8 апреля, «Если завтра война…»).
Анатолий НАСТАСЮК. Фото Олега РОГОЗЯНСКОГО.
Все это время мы общались по телефону и с помощью писем. А седьмого мая познакомились воочию с Анатолием Илларионовичем и его сыном Вадимом Анатольевичем: накануне праздника мы приехали поздравить нашего автора, ставшего нам дорогим и близким человеком, с Днем Победы. Пили, не чокаясь, за тех, кто остался лежать на полях сражений. Чокаясь — за тех, кто вернулся домой победителями, за их здоровье и память о пережитом.
И это всё было...
ЛЕТО СОРОК ПЕРВОГО ГОДА. Одесса в блокаде. Румыны где-то рядом, за Дальником. Ведется методический обстрел города. Информации нет. Одни листовки с призывом «Отстоим…». Из черной картонной тарелки радиоточки если и говорят, то только: «Граждане, воздушная тревога!». Радиоприемники приказано сдать. Я сам отнес наш новый «СИ» (сетевой индивидуальный) в Английский клуб (теперь Музей морфлота). Бомбежка наряду с артобстрелами продолжается. На перекрестке улиц Коблевской и Ольгиевской упала необычная бомба. Утром было видно, как самолет сбросил парашют, гадаем: с чем? И вдруг страшной силы взрыв. Все угловые дома разрушены. Это совсем рядом с нашим домом, пострадал и наш кинотеатр «Дедушки Трофимова», это почти что у «Нового рынка». Воронки нет, на проводах висят обрывки строп парашюта, видимо, взрыв произошел над землей. По городу ползут слухи. Шепотом — утонул «Ленин» с последними беженцами на борту, на собственной мине подорвался (ожидалась война на море, море «нафаршировано» своими же минами. Потом, после войны, их долго вылавливали). Моряки взорвали батарею у моря и ушли. На очередь за повидлом на «Привозе» упал снаряд — гора трупов… На Слободке строят баррикады, ожидаются уличные бои. Одна хорошая новость: десант наших моряков отогнал румын, захватил даже пушку, ее потом как трофей катали по городу. Находиться в городе стало очень опасно. Перебрались на пятнадцатую станцию Фонтана в брошенную дачу «Тенистая» (теперь там школа №106). С продуктами стало лучше — рядом неубранные поля (сейчас это Таировский жилмассив), поле свеклы. Если пораньше встать, у рыбаков можно выпросить немного тюльки, деньги не ходили. Помню, как в кочегарке нашего дома с паровым отоплением кочегар дядя Гриша нашел пачки денег, все тридцатирублевки, они были подмочены. Дядя Гриша разложил их просушить в ожидании милиционера прямо на асфальт. Тридцатирублевки с портретом Ленина тогда были большими деньгами. Необычное зрелище — деньги на асфальте. Дядя Гриша и сам был необычным человеком: бывший портовый грузчик-банобак, как сам говорил, надорвал «тягловую жилу». Поэтому стал кочегаром. Летом, когда было у него мало работы, что-то мастерил для детей и рассказывал байки про морских чертей. Когда пришли румыны, прятал в кочегарке девочку Симу. Симу кто-то выдал, не стало и дяди Гриши… С новыми друзьями часто бегали на шестую станцию Фонтана на летное поле (теперь это территория больницы водников и улица Неделина) смотреть, как взлетают и садятся наши «Чайки», «Ишаки» (И-16). Нас никто не прогонял, при случае можно было даже подержаться за крыло. Самолетов было до обидного мало. Однажды вдвоем с товарищем забрались в кузов «полундры», спрятались за кабиной шофера. Незамеченными спрыгнули, когда стали видны разрывы снарядов на поле. Возвращались домой пеши. Рубахи с завязанными рукавами полны винограда, в виде трофея — румынская каска. Виноград немного смягчил гнев родителей. В октябре стало холодно, была ранняя осень и впереди необычно суровая зима. Пришлось с дачи возвращаться домой. 16 октября в Одессу вошли оккупанты. Перед этим, 15 октября, было безвластие. Разбивали витрины, грабили все подряд. На углу Коблевской и Конной был винный подвал. Бочки разбили, люди тонули в вине. Винная река текла почти к нашему дому. Уверен, грабили те, кто потом писал мелом на воротах: «У нас жидов и коммунистов нет». Это те, кто встречал румын хлебом и солью. Всех мужчин румыны согнали в сквер напротив нашего дома. Там тогда были вырыты «щели» для укрытия во время бомбежек, потом их приготовили в качестве окопов для уличных боев, поэтому в «щелях» находились бутылки с горючей смесью, так называемый «коктейль Молотова», впрочем, такое название бутылки получили позже. Мы, мальчишки, ребята с нашего двора, крутились рядом с толпой отцов. Кто-то разбил бутылку — столб огня, и тут же стрельба румын, мужчины стали хватать оккупантов за руки. Обошлось… В нашем дворе разместились румыны. Офицеры по квартирам. Солдаты у жильцов нахально рыскали повсюду, тащили все подряд, приговаривая: «Минен, минен». Утро при румынах начиналось (ожила радиоточка) пением петуха «ку-ка-ре-ку!», потом детский голосок говорил: «Буна дзива домнуле», затем молитва «Патер ностру». А в это время в сквере напротив на каруцу (телегу), как дрова, грузили замерзших стариков и старух, которые самостоятельно шли в гетто на Пересыпь по Старопортофранковской мимо нашего дома под конвоем. Шли колонны евреев… Однажды я заметил в колонне нашего доктора Петрушкина, это был знаменитый доктор, последний частник, бессребреник, прекрасный диагност. «Если Петрушкин сказал…» — это было, как пароль. С криком: «Петрушкина ведут!» схватил все балабушки, самоделки из сои, и побежал. Догнал колонну, но Петрушкина не нашел. Я не мог ошибиться: черный котелок на голове, пенсне, характерный докторский саквояжик… Хотел отдать кулек женщине с ребенком, но кто-то меня остановил: «Куда лезешь, пацан! Назад тебя не выпустят…». Часто на базаре проводились облавы, хватали людей и отправляли на дамбу. Пересыпь была залита водой, на поверхности плавал керосин из разбитых цистерн нефтезавода. За банку керосина можно было выручить целую марку. Открылись гимназии, гимназистов не трогали, и я стал гимназистом пятого класса в бывшей школе №5 на улице Конной. Учителей и гимназистов было мало. Уроки проходили через раз. Хорошо запомнился учитель математики немец Позе, высокий с бородкой старик. Я в математике никогда не был силен и не любил ее, но тут пришло ко мне как озарение понимание. Позе приходил, садился, раскладывал зажигалки и начинал рассказывать, как он их делал из гильзы патрона. Потом начинал врать, что его сын из-за роста был в личной охране фюрера. Между этими байками и между прочим шел материал по математике. Все понятно и запоминалось. Это был высший пилотаж в педагогике. И это тоже было… Однажды уроки, как всегда, не состоялись. Было холодно, и мы сгрудились возле печки. Было разрешено взять книги из школьной библиотеки и… сжечь. Небольшая ссора у печки и… горящие книги на полу. Дым, искры… Кто-то крикнул: пожар! Прибежало школьное начальство, потом приехала румынская фура, и всех, кто был вымазан сажей, в том числе и меня, отвезли в сигуранцу на Канатной (теперь там облвоенкомат). Вопросы задавали одни и те же: почему ты не захотел сжечь книгу Сталина? Если не ты, то кто? Продержали до комендантского часа и пинками под зад выгнали… В 1942 году, умея немного рисовать, поступил в художественную школу. Тогда это была академия. На стене красовались три вывески — на немецком, румынском и русском языках: академия арте фурмоасе, академия де шойнес кюнсте, академия изящных искусств. В академии учили языкам — румынскому, немецкому, латыни. Директором был румын Попеску, скульптор, преподавал также анатомию (однажды он запустил в студента костью). Закон Божий вел поп Харгел, водил в церковь причащаться и исповедоваться. Оба говорили на русском безо всякого акцента. Живопись и керамику преподавали наши художники, среди них был известный художник Жук. Летом сорок второго базары ломились от продуктов. В рыбном ряду продавали даже морских свиней (черноморская афалина). На «Новом рынке» был отдельный ряд жестянщиков, которые не успевали запаивать жестянки с медом для немцев. На Пасху выстраивались длинные ряды у вновь открытых церквей для желающих освятить продукты. Посмотреть на все это приехали румынский король Михай I и королева-мать Елена. Король — молодой человек лет двадцати, затянутый в корсет и военный мундир, в огромной военной фуражке. Королева — высокая женщина, вся в белом, с большим ожерельем на шее. На почтительном расстоянии шел городской голова Пынтя и прислуга. Король и королева прошлись по базару и даже что-то купили (после войны король Михай I был Сталиным награжден орденом Победы). Помню также приезд певца Лещенко. На Пушкинской у церкви поцеловал землю, потом кортеж направился к Русскому театру на Греческой. Все это сопровождалось огромной толпой почитателей. Петр Лещенко взошел на балкон театра и исполнил свой знаменитый «Чубчик». Вскоре стало известно, что Лещенко купил ресторан и там пел вместе с Верой Белоусовой, ученицей десятого класса, как утверждали, нашей сто двадцать второй школы. Ожили черные тарелки радиоточек, начали передавать концерты дуэта. Пели даже советские песни. «Сердце, тебе не хочется покоя» — страстно выводила Вера и ей вторил Лещенко. И снова воспоминания. Память не дает покоя… Зимой сорок первого года партизаны взорвали дом НКВД на Маразлиевской. Погибло много высокопоставленных румын. На Пушкинской, раскачиваясь на ветру, висели заложники. Румын похоронили в парке Шевченко. Когда оккупанты убегали, некоторых выкопали и увезли. Остальные остались лежать на аллее, ведущей к нынешнему памятнику Неизвестному матросу
.
Приказом совета обороны Одессы мой отец был зачислен партизаном в отряд Тимашкова. Отец немного знал итальянский язык (агроном по образованию, винодел, он до первой мировой войны проходил стажировку в Италии) и мог общаться на румынском языке. Была поставлена задача: обеспечить овощами людей в катакомбах. Летом 1942 года отец устроился директором в парк Шевченко. В то время парк был разбит на участки, на каждом находился бетонный сарай с садовым инвентарем. Основное место занимали поливочные шланги, под ними прятали бочки с солениями и маринадами. Все рабочие были «свои». Зачислен рабочим был и я, и мои одноклассники, но от нас все скрывали. Однажды в дальнем углу парка я застал рабочих за странным занятием — они закапывали капусту корнями вверх! Кто-то сказал: «Не бойтесь, это сынок Федоровича». Потом объяснили, что таким образом можно сохранить свежей капусту зимой. Я удивился, но мне сказали: «Твой папа лучше знает. Там, под землей, людям нужны витамины». Тайное стало явным. Как-то мы нашли ржавый пистолет ТТ, отмочили в керосине, потом решили «попробовать». В магазине было несколько патронов. Ушли в дальний угол парка и «стрельнули». На нашу беду рядом на столбе сидел румынский связист. Поднял шум: «Алярм, партизаны!». Тогда от отца мне здорово досталось. После освобождения отец работал директором «Горзелентреста». Раньше знакомые спрашивали отца: «Илларион Федорович, наши придут, что скажете?». И были удивлены, увидев две отцовские медали. 10 апреля 1944 года Одессу освободили, а 10 мая меня мобилизовали на долгие десять лет. Но это уже совсем другая история… …Опять плыву по волнам памяти. Оккупация. Что запомнилось, что не стерлось из памяти? Донести бы, ведь это не официоз, не бой в патриотические барабаны. Помню, как по Скидайловскому спуску поднималась колонна румын, во главе — офицер на коне. Были и такие, кто выбегал из ворот с хлебом и солью, переливали дорогу водой. Увы, это было… Помню повальный грабеж в дни безвластия. Разбитые витрины магазинов, сорванные шторы (были такие рифленые стальные завесы), потом румыны начали грабителей на месте отстреливать, прекратилось. Увы, и это тоже было… Еще до войны на Дворянской угол Садовой находилось немецкое консульство. По праздникам (советским) там поднимался флаг — красный и в белом круге свастика. Мы тогда очень дружили: в Германию шли эшелоны с хлебом, немецкие летчики учились летать на наших самолетах. Впрочем, об этом много написано, не мне повторять. Ведь это тоже было… Во время оккупации такой же флаг — черно-белый крест и свастика — огромного размера на три этажа свисал чуть ли не до земли у дома Красной Армии (кинотеатр «Одесса»). Перед домом патрулировали жандармы с овальными бляхами на груди. На воротах — часовой. Кто и что находилось там (за воротами), я не знаю. Но не гестапо, оно было размещено на Пушкинской, там весь тротуар был перекрыт деревянным забором, а в узком проходе виднелся часовой в каске. На Преображенской угол Греческой, напротив кино «Арс», был ресторан для немцев. На проезжей части улицы парковались их автомашины. Однажды, проходя мимо, я увидел странную машину-амфибию (к технике я до сих пор неравнодушен). Обводы, как у лодки, но на колесах, сзади винт, но поднят кверху. Пока я соображал, как он должен опускаться в воду, подошел немец, и я услышал грозное «вэк». Конечно, меня как ветром сдуло. Еще один ресторан «только для немцев» был на Пересыпи, назывался «Виктория». После войны стало известно, что владельцем ресторана был партизан Илья Звонаренко. 7 ноября 1941 года на соборе на Преображенской улице был поднят красный флаг комсомольцем Жорой Дюбакиным. Флаг довольно долго провисел, говорили, что Жора везде натыкал таблички: «Мины». Мало кто знает, но такой же флаг повесили на Турецкую башню в Старобазарном сквере, но провисел он совсем недолго. Нашлись «патриоты» — сбросили. Потом долго топтали ногами. И это тоже было… Почему башню назвали Турецкой, я не знаю. Построил ее итальянец, архитектор Торичелли, скорее всего, генуэзский стиль. В 1958 году она сама собой развалилась. Еще утром я ее видел, а возвращался домой — лежала груда развалин под «грузом лет». Скоро и грифоны у входа исчезли, зато теперь там стоит, как шутят одесситы, «памятник коню». В 1942 году начали открывать церкви, кинотеатры. Украинский театр переименовали в Румынскую оперу. Собор на Пушкинской стал именоваться кафедральным, в храме — нетленные мощи Гавриила Афонского. В январе 1943 года храм пытались взорвать, когда там находилась королева-мать Елена и Антонеску. Спас храм, как писала газета «Молва», регент Гдешинский. В кинотеатрах фильмы, в основном, легкого жанра. Кинотеатр имени Постышева (потом «XX лет РККА») стал называться «Дойна». Здесь перед сеансом пела Вера Белоусова, ставшая потом женой Лещенко. Одесситы должны еще помнить, как в советское время перед каждым сеансом давался «концерт». Должны помнить и легендарного Леву Саксонского, который на своем барабане выделывал «черте що». По-моему, в кинотеатр ходили смотреть не кино, а на Леву. И это того стоило. Одесситы должны также помнить открытие напротив кинотеатра офицерского универмага с первым продавцом-автоматом. Из этого автомата я как офицер за три копейки мог опрыскаться одеколоном «Шипр». Такой вот «шарм». В сорок втором году заработал первый стадион «Виктория» (в наши дни «Спартак»). К стадиону примыкал велотрек, велосипеды давали напрокат. Теперь на этом месте Театр оперетты. Была создана в том же году футбольная команда Одессы (название не помню), знаю, что тогда в ней играл бывший вратарь «Динамо» Зубрицкий. Футбольную команду содержал владелец автосборочного завода бывший белый эмигрант некто Девосал, собирали американские машины (!) марки «Форд». Один такой «Форд» №265-51 приобрел певец Лещенко. Однажды, развернув газету «Молва», узнали, что машину угнали. Прямо от дома №5 на Коблевской, где жил певец. Примария пообещала вознаграждение за поимку угонщиков. Подписал такое обещание мэр Пынтя. Завод «Форд» находился на территории эвакуированного завода «Кинап». На месте взорванного собора освятили крест и шла служба. Мне тогда вспомнились гробы из церкви на мостовой в 1936 году. Многие были открыты. Потом стекла в домах возле собора сказали заклеить крест-накрест, а ночью взорвали… Моя военная специальность минер. Теперь я понимаю, что взрыв был спланирован таким образом, чтобы колокольня упала на храм, и эта вся красота («остров в море грязи» — помните у Бунина в «Окаянных днях»?) погибла враз. И это тоже было… Названия улиц при оккупантах начали меняться. Дерибасовская стала Гитлера, до этого была Лассаля, Чкалова. На Дерибасовской, где теперь аптека, находилось фотоателье, на витрине — большой портрет Гитлера: из-под фуражки злые глаза, щетинкой усики, воротник поднят. Портрет внушал страх. Ничего доброго ожидать не стоило. Улица Красной Армии стала называться Антонеску, до этого была имени Троцкого, затем Советской Армии и, наконец, опять Преображенская. Самое смешное, бывшую Еврейскую назвали имени Муссолини, она была также Скобелева, после войны Героев обороны Одессы, Бадаева, затем Бебеля и наконец Еврейская. Лично я очень благодарен мэру города Гурвицу за то, что вернул Одессе ее лицо. Кстати, о названиях улиц. Мне необходимо было поехать на поселок Котовского. Спросил у знакомого таксиста, как лучше добраться. Он объяснил и под конец сказал: «Потом выскакиваешь на Гурвиц-штрассе и катишься, как яичко. Понятно?». И мне стало понятно, что если Кваснюк даже вывернется наизнанку, ничего изменить не сможет. Без всяких табличек на все времена это будет Гурвиц-штрассе — без дураков и без понтов, как говорят у нас в Одессе. Народ сказал, как приклеил. Я живу в районе Фонтана, еду по Фонтанской дороге и вспоминаю Гурвица добрым словом. Правда, когда встречается колдобина, я тоже его вспоминаю. Но это так, к слову…
Рисунки, фото из семейного архива Анатолия НАСТАСЮКА.
Помню вас, мои дорогие мальчишки
Григорий Дмитриевич ЮРКОВ.
В первых публикациях из серии «Время собирать. По волнам нашей памяти» речь в том числе шла и о районе города, где я родился, жил, ходил в школу, — улица Подбельского (Коблевская), дом №10, и где была керосиновая лавка (Ольгиевская, 22), родная школа №122, в которой учился до войны. Как сейчас помню нашего классного руководителя Брониславу Наумовну. Когда началась война, мы, мальчишки десяти-двенадцати лет, собирали осколки от снарядов и авиабомб для переплавки в металл, дежурили на чердаках домов со взрослыми и даже умели тушить «зажигалки» в бочках с водой или в ящиках с песком. В дни обороны Одессы помогали строить баррикады на углу улиц Софиевской и Ольгиевской — насыпали песок в мешки и укладывали их. Помогали жильцам домов нашего квартала получать хлеб в именных торбочках, который привозили на тачках, носить воду из колодца на Балковской. Иногда мы с мамой и соседями прятались от бомбежек в катакомбах крекинг-завода. В одну из августовских ночей 1941 года на дом №13 по улице Коблевской на парашюте упала донная акустическая мина, которую, как поговаривали, немецкие летчики планировали сбросить на порт, но ветром ее снесло в наш район. В результате взрыва были разрушены угловые дома на Ольгиевской и Коблевской, а также упоминавшаяся керосиновая лавка. Сейчас там построены новые дома. В сентябре-октябре сорок первого года, неизвест-но почему, наш квартал по улице Коблевской, от Островидова до Ольгиевской, постоянно подвергался артобстрелу. Были убиты и ранены мирные жители. Перед сдачей города оккупантам по нашей улице и «Новому базару» днем была проведена авиационная бомбовая атака — очень много убитых и раненых… 16 октября 1941 года в Одессу вошли оккупационные войска. И начались репрессии… На «Новом базаре», где были качели и лодочки, построили виселицы, были казнены герои нашего города, молодые парни и девушки. 7 ноября партизаны взорвали дом на Садовой неподалеку от аптеки Гаевского, был вывешен красный флаг с табличкой «заминировано» на шпиле собора на Преображен-ской. Эта весть облетела весь город. Был взорван дом НКВД на Энгельса (Маразлиевской). Самое страшное началось зимой, когда по нашей улице погнали евреев в гетто на Слободку. Шли измученные старики, дети… А мы прощались с ними… Из нашего дома в гетто попали и погибли соседи старики Капле, Ривелис, Тампаковы — царство им небесное… Летом сорок второго года оккупационные власти разрешили выезд из города в села области. И мы с мамой поехали к бабушке в село Баланино Иванов-ского района, где пробыли до окончания войны и возвращения отца с фронта. Работали в колхозе, за что и получили статус участников трудового фронта. С 1945-го по 1948 годы учился в школе №105, принимал участие, как все школьники, в расчистке города от завалов обрушенных домов. В 1950 году окончил школу мореходного обучения, плавал мотористом на судах загранплавания. Через пять лет, в 1955 году, закончил ОМУ, в 1963 году ОВИМУ — плавал механиком, старшим механиком на судах ЧМП. В заключение хочу вспомнить своих товарищей детства и юности: Анатолия Морозенко, брата Героя Советского Союза, Василия Сотникова, Александра Крамара, Виктора Дроздова, Ивана Короткова, Василия Бычкова, летчика-истребителя, Мандрика, заслуженного мастера спорта СССР, Николая, Андрея и Станислава Карпенко, Владимира Нагановского, Зюню и Бориса Либерманов и других товарищей детства с улицы Коблевской. Эти бывшие мальчишки пережили все тяготы войны и послевоенных лет и стали достойными гражданами нашего города, нашей Одессы. Помню вас и преклоняюсь перед вами, мои товарищи детства и юности.
Анатолий НАСТАСЮК. Фото Олега РОГОЗЯНСКОГО. 