Форум
Форма входа


Меню сайта

Поиск

Статистика

Друзья сайта
Информационный портал шансона

Майя Розова. Официальный сайт

Russian Records

Журнал «Солнечный Ветер»


Наш код баннера
Петр Лещенко. Официальный сайт



Приветствую Вас, Гость · RSS 29.03.2024, 09:42

[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Модератор форума: Georgo  
Форум » ДАНЬ ЭПОХЕ » У ИСТОКОВ ФОНОГРАФИИ » "АПРЕЛЕВКА" - ДЕТИЩЕ МОЕГО ДЕДА И ОТЦА" (Воспоминание эмигранта первой волны. Главы 3 и 4)
"АПРЕЛЕВКА" - ДЕТИЩЕ МОЕГО ДЕДА И ОТЦА"
GeorgoДата: Понедельник, 13.05.2013, 01:36 | Сообщение # 1
Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 388
Статус: Offline

Публикация Светланы Линс
Начало. Главы 1 и 2

Глава 3. «Я вырос в Германии с надеждой вернуться в Россию»


Детство мое прошло в маленькой немецкой деревне Зухсдорф, что неподалеку от портового города Киля в Шлезвиг-Гольштейне. Мама очень переживала смерть моего отца и была в отчаянии – как она сможет поднять троих сыновей на чужой земле? Хотя с ней вместе приехала ее мама, наша бабушка, все равно было очень трудно привыкать к новой жизни.
Дети от первого брака моего отца приехали тоже с нами в Германию. Они уже были подростками и рано поняли, что нужно определяться самим в этой жизни, так как ни отца ни матери у них не осталось. Татьяна, старшая моя сводная сестра, была худенькой, испуганной девочкой, которая все время плакала и звала свою маму. Я вспоминаю, что она долго писала в штанишки, хотя уже была 12-летней. Мы, мальчишки, смеялись над ней и дразнили ее, отчего она плакала еще громче. Моя мама ее утешала, как могла. Но заменить ей родную мать никто не смог.
Татьяна остро нуждалась в своей семье, поэтому и замуж она вышла, когда ей еще даже не исполнилось 18 лет. Ее муж был сыном известного в Ноймюнстере фабриканта-миллионера, и Татьяна прожила очень хорошую, обеспеченную жизнь, родив семерых детей. Сегодня ей 99 лет и множество внуков, правнуков и праправнуков. Так что была восстановлена справедливость – Татьяна, в отличие от своей матери (тоже Татьяны) стала прекрасной матерью и бабушкой.
Ольга Молль, вторая моя сводная сестра, была очень красивой девочкой, и ее удивительный голосок звенел повсюду, как колокольчик. Где бы она не была – она пела! И все заслушивались ее романсами и ариями, которые она усердно копировала с услышанных пластинок. Она много музицировала на фортепиано с нашей тетушкой Александрой, которая была пианисткой и короткое время жила в Зухсдорфе. И было ясно, что Ольга станет известной певицей. Так оно впоследствии и оказалось – Ольга пела в Берлинском и Штуттгардском оперных театрах. К сожалению, она рано покинула нас! Находясь в самом зените своей славы, она пережила операцию, которая оказалась для нее смертельной.
Старший сводный брат – Ойген (Женя) женился на богатой немецкой дворянке и прожил беззаботную жизнь, занимаясь попутно предпринимательством и умножая капитал супруги. Лео уехал на юго-восток Германии, выучился на инженера, женился. У всех были дети и внуки и очень хорошие семьи. Ни Жени, ни Лео уже нет в живых.



Отец с детьми от первого брака (слева направо): Лео,Татьяна, отец, Женя и Ольга


Но все это было позже, а по приезде в Германию надо было налаживать нашу жизнь в Зухсдорфе и, прежде всего, найти свою нишу, избавиться от «русского» акцента и спокойно отвечать всегда на вопрос: «А вы откуда приехали? А-а-а! Из России? Там холодно и много медведей! А где ваш муж, Фру Молль? Это все ваши детки? Вы не понимаете платтдейч? (старонемецкий язык, на котором разговаривали в деревнях Шлезвиг-Гольштейна)». В деревне народ любопытный – они все хотят знать обо всех. Эта старая привычка немцев – наблюдать всегда из-за занавески!
Моя мама знала немецкий язык, так как учила его в гимназии и в семье Моллей, а вот бабушке приходилось труднее. Платтдойч – это смесь немецкого с английским, если говорить просто. На самом деле – это местный диалект Шлезвиг-Гольштейна. Например, «ту хуз» означает «твой дом». Конечно, очень похоже на немецкий язык, но к платтдойч надо привыкнуть.
Спасало то, что на хуторе Зухсдорф собрались все немцы, которые прежде, жили в России в нашем поместье, и они понимали по-русски. На хуторе образовалась как бы община, в которой мы и вырастали. Все дети воспитывались вместе – старшие учили младших. Например, если Ольгу учили играть на фортепиано, то и все дети, как обезьянки, повторяли за ней гаммы и арпеджио.Так я научился играть на фортепиано, хотя специально меня этому никто не обучал. Так и в остальном – дети помогали взрослым и при уборке урожая и при была заготовке варений и солений. Конечно, и, когда у старших мальчишек появлялись подружки, то мы, малыши, ходили за ними подглядывать… тоже учились, как обходится с девчонками.
А по вечерам моя бабушка читала нам Гоголя, и было страшно, особенно когда она читала про Вия. Бабушка также заставляла нас читать и выучивать наизусть стихи Некрасова и Пушкина. Она всегда говорила, что русский язык нам пригодится, и мы не должны его забывать, хотя мы и стеснялись говорить по-русски при немецких мальчиках. Боялись, что нас будут дразнить! Дети всегда замечают разницу между собой и очень жестоко высмеивают. Поэтому мы говорили по-немецки также безукоризненно, как и по-русски и практически ничем не отличались от немецких деревенских детей. Разве что большей культурой, и мы были получше одеты.
И все же наша семья по укладу жизни была и оставалась русской. Мама и отчим, бабушка и мы, дети, говорили по-русски между собой, и русские обычаи в нашей семье сохранялись неизменно. Например, моя мать привезла с собой старинную икону Казанской божьей матери в золотом окладе и повесила ее в левом углу в прихожей, когда мы переехали в новый дом в Киле. Вера у нас была православной, и мы молились, сидя за столом, прежде чем приступить к еде (Со временем, конечно, эти традиции ушли из моей семьи, когда я женился на немке. Как я ни старался, чтобы мои дети говорили по-русски, ничего из этого не получилось. Все-таки, материнский язык моей жены победил).
Но в нашей семье все было по-другому. Мы продолжали жить, как в России, прекрасно сознавая, что находимся в Германии. Моя мама была для меня образцом русской женщины, и поэтому я всегда немножко идеализировал нашу прежнюю жизнь в России и вообще русских людей. Хотя, побывав в России уже сорокалетним человеком, я почувствовал некоторую разницу в менталитетах. Для русских я был «немцем», хотя хорошо говорил по-русски, но все равно какой-то другой.
Моя мать и бабушка так и не смогли вернуться в Россию, хотя все время об этом мечтали. Так же и детей наставляли – «Вот закончится война, и мы вернемся обязательно на наш хутор!» Но этого, к сожалению не произошло. Страх был велик. До нас доходили слухи, что тех, кто возвращается с «проклятого капиталистического общества», зачисляли в шпионы и расстреливали без суда и следствия.Так что возвращение на Родину не состоялось…
Но, я позволю себе вернуться в то время, когда мы жили в Зухсдорфе и ходили там в школу. Мы с моим братом Жоржиком старались хорошо учиться в деревенской школе и постоянно соперничали друг с другом. Это соперничество осталось у нас на всю жизнь. В школе мы учились бесплатно и вместе с девчонками. Это уже позже, когда пришел к власти Адольф Гитлер, девочки стали учиться отдельно. У них была совсем другая программа. Много внимания уделялось домоводству и девочки учились, как ухаживать за новорожденными. Ну, а до 1937 года они изучали те же предметы, которые осваивали и мальчишки.
Учителя в школе были очень строгими и в то же время справедливыми. Тот, кто не выучил урок, должен был при всем классе получить пару розог по мягкому месту. А тот, кто прекрасно готовился к урокам, получал от учителя какое-нибудь поощрение, например, осенью, горсть вкусных, спелых слив или яблоко.Те, кто постоянно приходили неподготовленными, получали от учителя один пфеннинг, который назывался «думмпфеннинг» (денежка за глупость) и должен был непременно эту денежку отдать родителям. Большего стыда трудно было найти! Нет, мы с Жоржиком никогда такую денежку не получали, и наши родители дорогу в школу не знали.



Первые годы в немецкой деревне: я стою в середине. Самый высокий – Жоржик, а самый маленький – Готтлиб.


Наша мама была еще совсем молодой, когда она осталась вдовой. И местные мужчины заглядывались на нее, так как она была высокой, стройной блондинкой, к тому же умна и практична. Среди них был молодой господин Кессаль, немец по происхождению, имевший прекрасную цветочную оранжерею в Харькове, вернувшийся на Родину, в Германию, как и многие его соотечественники, так как началась Первая империалистическая война. Кессаль сделал предложение руки и сердца моей маме, и она ответила согласием.


Свадьба мамы и герра Кессаля


Конечно же, он взял маму в жены вместе с нами, тремя мальчишками! Я вспоминаю – сколько хлопот и неприятностей мы ему доставляли! Герр Кессаль купил вместе с мамой (она была женщиной не бедной – при выезде из России ей удалось провезти в нижних юбках драгоценности и золотые монеты) трехэтажную виллу в Киле с большим участком земли и посадил там черешню, яблони и груши. Я помню, что я вечно сидел на черешне и объедал все ягодки с веток, а косточки плевал на землю. Так что через какое-то время только одни косточки валялись на земле.


Я — девятилетний сорванец


Герр Кессаль сильно сердился и грозился меня наказать, а я сидел где-нибудь в кустах до темна, а утром он уже остывал и откладывал наказание на после. В общем, я думаю, ему было очень трудно с детьми, так как у него никогда не было своих детей, и он любил порядок и тишину в доме, чего, конечно же, у нас никогда не было. Все же мы, мальчишки, всегда считали его нашим «вторым» отцом и то, что он сказал, выполнялось неукоснительно. Уже одно то, что у нас в доме был мужчина, к которому можно было обратиться по любым «мужским» вопросам, придавало нам уверенности в жизни. Своего отца мы, можно сказать, и не знали.
Мы с детства привыкли к тому, что у нас постоянно были гости, особенно на Рождество и Новый год – у нас стояла красиво наряженная елка и подарки под ней. И я всегда просил маму дарить мне вместо пустячных игр препараты для химических экспериментов. Уже с малых лет я определился в своих увлечениях, твердо решив, что буду химиком-экспериментатором. И обязательно сделаю какое-нибудь изобретение, как мой отец и дед. Они всегда были для меня образцом по жизни, хотя я их практически и не знал. Но их гены я унаследовал и должен был продолжить их дело…


Глава 4. «Свой среди чужих, чужой среди своих»


Война нарушила все мои планы. История повторялась...
Я был худеньким подростком, 18-и лет, когда меня призвали на обучение в авиационный корпус с последующей отправкой на войну на французский фронт.Немцы вели уже войну в России. Мою бабушку арестовали как русскую гражданку, и ей грозила отправка в концлагерь. Она была русской и не принадлежала к немецкому Рейху. Моей маме это не грозило, так как она была прусская подданная, это подданство она получила еще в России как жена немца. Мы все были в отчаянии! Что с нами будет? Как спасти бабушку? Нам очень повезло, что мой отчим, господин Кессаль, был большим начальником по снабжению в порту Киля. Конечно, он имел знакомства в верхах. Какие доводы он сумел привести, я не знаю, но бабушка через несколько дней была уже дома.Жорж был уже на русском фронте, работал переводчиком в штабе. А Готтлиб, вопреки предупреждениям и запрету матери, вступил в войска СС. Видно это было Божье наказание, что наш Готтлиб в первом бою был ранен и у него ампутировали ногу – он был списан в тыл.А меня отправили на французский фронт. Стояла очень холодная зима, и меня поставили на вахту в легонькой шинели. Я простоял целую ночь – меня забыли сменить! Но оставить вахту я не имел права. Когда пришли меня сменять, я был чуть живой от холода и когда снимал шапку, это была сплошная боль – уши были отморожены! Но, слава Богу, как-то обошлось! Это было только начало моих испытаний.




Мы, молоденькие солдатики-летчики, прибыли в Нормандию, и стояли в ожидании авиатоплива… Вдруг я посмотрел на небо и увидел какие-то серебристные капли – так это было красиво, что я залюбовался! Вдруг меня пронзило, как молнией – бомбы! Это был 1943 год, и американцы нас бомбили!И только я успел это подумать, как был отброшен взрывной волной в подвал, наполненный бутылками шампанского. Мои ребра и ноги были покалечены… я потерял сознание. Это было чудом, что меня кто-то еще в этом подвале нашел! Благодаря, наверное, шампанскому. Меня потащили в госпиталь, и я почти целый месяц лежал там на вытяжке, чтобы кости и ребра срослись.Здесь я пережил свою невинную юношескую любовь – француженка-медсестра кормила меня с ложечки и постоянно подбадривала – мол, ничего, Алекс, скоро будешь танцевать! Меня отправили воевать против французов, а я не видел в них врагов и, более того, влюбился во француженку! Но война вносила свои жестокие коррективы в естественные человеческие отношения. Любовь французским девушкам к нам, немцам, была запрещена. И, если они все же вступали в связь с «врагом», их остригали наголо, и все видели, что это «немецкая подстилка». Я об этом слышал, поэтому ничем свою Любовь не выдал. Так она и осталась во мне, как воспоминание…Скоро всю нашу палату начали выписывать и эвакуировать на фронт. Я уже стал помаленьку ходить – молодой организм быстро поправлялся. Все мои товарищи-летчики загрузились в поезд с красным крестом, чтобы отправиться на линию фронта… И на моих глазах они были разбомблены американцами, хотя на поезде был нарисован огромный крест, и правила войны запрещали бомбить такие поезда. Но это была война без правил!


А ведь и я мог бы быть в этом поезде… Опять Судьба оставила меня в живых! После выписки из госпиталя, я снова попал на французский фронт. Долго я там не провоевал, так как наш самолет обстреляли, и мы с парашютами спустились на кукурузное поле… Так я попал во французский плен, где меня спасло то, что я говорил по-французски и выглядел совсем молоденьким мальчиком. Я сказал французам, что я русский, и у меня совсем нет никакого желания воевать ни против французов, ни против русских.Наверное, мои слова как-то подействовали на них, потому что французы определили меня на кухню – помогать повару. Я всегда любил готовить и охотно помогал матери печь пирожки, пироги, варить борщ, щи и солить капусту и огурцы. Особенно на Пасху я не отходил от матери – она учила меня, как готовить (не печь!) настоящую русскую пасху из сделанного в домашних условиях творога.Ну, вот, приготовил я французам русские пирожки – и они были в восторге! «Ты будешь «шеф де ля кюзин»!» — обещали мне эмоциональные французские офицеры, но я уже втайне от них припрятывал консервы и ждал только момента, как бы мне из плена удрать. Однажды был какой-то праздник, и господа офицеры, изрядно выпив, завалились спать, а я, благодаря своей худобе, вылез через маленькое окошко в клозете, и… был таков!Я еще умудрился украсть мотоцикл! И это была, наверное, ошибка, так я быстро напоролся на французский пост. Они были рады, что нашли при мне столько еды и мотоцикл. Поэтому, отняв все это богатство, толкнули меня в темноту леса и вдогонку постреляли из автоматов…. Не хотелось им возиться с мальчишкой в оборванной, штатской одежде, который что-то врал по-французски про маму в деревне.Так начался мой исход из Франции в Германию. Сколько дней и ночей шагал я по полям и лесам, уже не помню. Только шел я ночью, а днем, выкопав ямку в лесу и набросав листьев и веток, спал под кустом. В дневное время передвигаться было невозможно, без документов об отпуске из немецкой армии. Я был запутавшийся в военной неразберихе русский мальчик, воспитанный на немецкой земле.Стояла золотая осень, и на полях можно было найти, если сильно постараться, морковку или репу, пару картошек – все это я с жадностью поглощал, распределив на несколько дней… Долго ли, коротко, но я подошел к Гамбургу. Мне нужно было перебраться через реку Эльбу. Переплыть я ее не мог, и поэтому пристал к человеку, который возил пиво в бочках, чтобы он перевез меня на другую сторону реки, и таким образом я бы избежал поста англичан, которые расстреливали беглых немецких солдат.После 1943 года в войну против Германии вступили англичане и американцы. Это был так называемый »Третий фронт». Территории Гамбурга и Киля контролировались англичанами. Везде стояли посты, и нужно было предъявить документы. Удостоверения, что меня отпустили из гитлеровской армии, у меня не было… Значит я был для них солдат немецкой армии, и, следовательно, меня ожидал расстрел или в лучшем случае – арест… Нет, такая участь меня не устраивала!Я долго присматривался к этой пятиметровой бочке и умолял шофера провезти меня в ней, ссылаясь на то, что я такой худенький и влезу в отверстие, если эту бочку повернуть на бок. Шофер ни за что не соглашался. Это было опасно – и для меня, но, в первую очередь,  для него. Но народ в те времена был дружный – шел 1945 год, и было ясно, что война проиграна для немцев. Везде хозяйничали англичане и американцы…«Ладно, полезай в бочку! Если что, я не знаю, как ты туда влез!» — махнул рукой пожилой шофер и тронулся в путь. Поздно вечером, когда все рабочие фирмы отправились по домам, он помог мне вылезти из бочки и я, еле живой, поплелся в Ноймюнстер, к родственникам. Когда я туда пришел, то увидел только развалины…

Продолжение. Главы 5 и 6

«Александр из Александровки. Воспоминания эмигранта первой волны»
 
Форум » ДАНЬ ЭПОХЕ » У ИСТОКОВ ФОНОГРАФИИ » "АПРЕЛЕВКА" - ДЕТИЩЕ МОЕГО ДЕДА И ОТЦА" (Воспоминание эмигранта первой волны. Главы 3 и 4)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:

Copyright petrleschenco.ucoz.ru © 2024
Сайт создан в системе uCoz