| Georgo | Дата: Понедельник, 13.05.2013, 01:36 | Сообщение # 1 |
 Дирижер
Группа: Администраторы
Сообщений: 388
Статус: Offline
| 
Публикация Светланы Линс
Начало. Главы 1 и 2
Глава 3. «Я вырос в Германии с надеждой вернуться в Россию»
Детство мое прошло в маленькой немецкой деревне Зухсдорф, что неподалеку от портового города Киля в Шлезвиг-Гольштейне. Мама очень переживала смерть моего отца и была в отчаянии – как она сможет поднять троих сыновей на чужой земле? Хотя с ней вместе приехала ее мама, наша бабушка, все равно было очень трудно привыкать к новой жизни.
Дети от первого брака моего отца приехали тоже с нами в Германию. Они уже были подростками и рано поняли, что нужно определяться самим в этой жизни, так как ни отца ни матери у них не осталось. Татьяна, старшая моя сводная сестра, была худенькой, испуганной девочкой, которая все время плакала и звала свою маму. Я вспоминаю, что она долго писала в штанишки, хотя уже была 12-летней. Мы, мальчишки, смеялись над ней и дразнили ее, отчего она плакала еще громче. Моя мама ее утешала, как могла. Но заменить ей родную мать никто не смог.
Татьяна остро нуждалась в своей семье, поэтому и замуж она вышла, когда ей еще даже не исполнилось 18 лет. Ее муж был сыном известного в Ноймюнстере фабриканта-миллионера, и Татьяна прожила очень хорошую, обеспеченную жизнь, родив семерых детей. Сегодня ей 99 лет и множество внуков, правнуков и праправнуков. Так что была восстановлена справедливость – Татьяна, в отличие от своей матери (тоже Татьяны) стала прекрасной матерью и бабушкой.
Ольга Молль, вторая моя сводная сестра, была очень красивой девочкой, и ее удивительный голосок звенел повсюду, как колокольчик. Где бы она не была – она пела! И все заслушивались ее романсами и ариями, которые она усердно копировала с услышанных пластинок. Она много музицировала на фортепиано с нашей тетушкой Александрой, которая была пианисткой и короткое время жила в Зухсдорфе. И было ясно, что Ольга станет известной певицей. Так оно впоследствии и оказалось – Ольга пела в Берлинском и Штуттгардском оперных театрах. К сожалению, она рано покинула нас! Находясь в самом зените своей славы, она пережила операцию, которая оказалась для нее смертельной.
Старший сводный брат – Ойген (Женя) женился на богатой немецкой дворянке и прожил беззаботную жизнь, занимаясь попутно предпринимательством и умножая капитал супруги. Лео уехал на юго-восток Германии, выучился на инженера, женился. У всех были дети и внуки и очень хорошие семьи. Ни Жени, ни Лео уже нет в живых.
 Отец с детьми от первого брака (слева направо): Лео,Татьяна, отец, Женя и Ольга
Но все это было позже, а по приезде в Германию надо было налаживать нашу жизнь в Зухсдорфе и, прежде всего, найти свою нишу, избавиться от «русского» акцента и спокойно отвечать всегда на вопрос: «А вы откуда приехали? А-а-а! Из России? Там холодно и много медведей! А где ваш муж, Фру Молль? Это все ваши детки? Вы не понимаете платтдейч? (старонемецкий язык, на котором разговаривали в деревнях Шлезвиг-Гольштейна)». В деревне народ любопытный – они все хотят знать обо всех. Эта старая привычка немцев – наблюдать всегда из-за занавески!
Моя мама знала немецкий язык, так как учила его в гимназии и в семье Моллей, а вот бабушке приходилось труднее. Платтдойч – это смесь немецкого с английским, если говорить просто. На самом деле – это местный диалект Шлезвиг-Гольштейна. Например, «ту хуз» означает «твой дом». Конечно, очень похоже на немецкий язык, но к платтдойч надо привыкнуть.
Спасало то, что на хуторе Зухсдорф собрались все немцы, которые прежде, жили в России в нашем поместье, и они понимали по-русски. На хуторе образовалась как бы община, в которой мы и вырастали. Все дети воспитывались вместе – старшие учили младших. Например, если Ольгу учили играть на фортепиано, то и все дети, как обезьянки, повторяли за ней гаммы и арпеджио.Так я научился играть на фортепиано, хотя специально меня этому никто не обучал. Так и в остальном – дети помогали взрослым и при уборке урожая и при была заготовке варений и солений. Конечно, и, когда у старших мальчишек появлялись подружки, то мы, малыши, ходили за ними подглядывать… тоже учились, как обходится с девчонками.
А по вечерам моя бабушка читала нам Гоголя, и было страшно, особенно когда она читала про Вия. Бабушка также заставляла нас читать и выучивать наизусть стихи Некрасова и Пушкина. Она всегда говорила, что русский язык нам пригодится, и мы не должны его забывать, хотя мы и стеснялись говорить по-русски при немецких мальчиках. Боялись, что нас будут дразнить! Дети всегда замечают разницу между собой и очень жестоко высмеивают. Поэтому мы говорили по-немецки также безукоризненно, как и по-русски и практически ничем не отличались от немецких деревенских детей. Разве что большей культурой, и мы были получше одеты.
И все же наша семья по укладу жизни была и оставалась русской. Мама и отчим, бабушка и мы, дети, говорили по-русски между собой, и русские обычаи в нашей семье сохранялись неизменно. Например, моя мать привезла с собой старинную икону Казанской божьей матери в золотом окладе и повесила ее в левом углу в прихожей, когда мы переехали в новый дом в Киле. Вера у нас была православной, и мы молились, сидя за столом, прежде чем приступить к еде (Со временем, конечно, эти традиции ушли из моей семьи, когда я женился на немке. Как я ни старался, чтобы мои дети говорили по-русски, ничего из этого не получилось. Все-таки, материнский язык моей жены победил).
Но в нашей семье все было по-другому. Мы продолжали жить, как в России, прекрасно сознавая, что находимся в Германии. Моя мама была для меня образцом русской женщины, и поэтому я всегда немножко идеализировал нашу прежнюю жизнь в России и вообще русских людей. Хотя, побывав в России уже сорокалетним человеком, я почувствовал некоторую разницу в менталитетах. Для русских я был «немцем», хотя хорошо говорил по-русски, но все равно какой-то другой.
Моя мать и бабушка так и не смогли вернуться в Россию, хотя все время об этом мечтали. Так же и детей наставляли – «Вот закончится война, и мы вернемся обязательно на наш хутор!» Но этого, к сожалению не произошло. Страх был велик. До нас доходили слухи, что тех, кто возвращается с «проклятого капиталистического общества», зачисляли в шпионы и расстреливали без суда и следствия.Так что возвращение на Родину не состоялось…
Но, я позволю себе вернуться в то время, когда мы жили в Зухсдорфе и ходили там в школу. Мы с моим братом Жоржиком старались хорошо учиться в деревенской школе и постоянно соперничали друг с другом. Это соперничество осталось у нас на всю жизнь. В школе мы учились бесплатно и вместе с девчонками. Это уже позже, когда пришел к власти Адольф Гитлер, девочки стали учиться отдельно. У них была совсем другая программа. Много внимания уделялось домоводству и девочки учились, как ухаживать за новорожденными. Ну, а до 1937 года они изучали те же предметы, которые осваивали и мальчишки.
Учителя в школе были очень строгими и в то же время справедливыми. Тот, кто не выучил урок, должен был при всем классе получить пару розог по мягкому месту. А тот, кто прекрасно готовился к урокам, получал от учителя какое-нибудь поощрение, например, осенью, горсть вкусных, спелых слив или яблоко.Те, кто постоянно приходили неподготовленными, получали от учителя один пфеннинг, который назывался «думмпфеннинг» (денежка за глупость) и должен был непременно эту денежку отдать родителям. Большего стыда трудно было найти! Нет, мы с Жоржиком никогда такую денежку не получали, и наши родители дорогу в школу не знали.
 Первые годы в немецкой деревне: я стою в середине. Самый высокий – Жоржик, а самый маленький – Готтлиб.
Наша мама была еще совсем молодой, когда она осталась вдовой. И местные мужчины заглядывались на нее, так как она была высокой, стройной блондинкой, к тому же умна и практична. Среди них был молодой господин Кессаль, немец по происхождению, имевший прекрасную цветочную оранжерею в Харькове, вернувшийся на Родину, в Германию, как и многие его соотечественники, так как началась Первая империалистическая война. Кессаль сделал предложение руки и сердца моей маме, и она ответила согласием.
 Свадьба мамы и герра Кессаля
Конечно же, он взял маму в жены вместе с нами, тремя мальчишками! Я вспоминаю – сколько хлопот и неприятностей мы ему доставляли! Герр Кессаль купил вместе с мамой (она была женщиной не бедной – при выезде из России ей удалось провезти в нижних юбках драгоценности и золотые монеты) трехэтажную виллу в Киле с большим участком земли и посадил там черешню, яблони и груши. Я помню, что я вечно сидел на черешне и объедал все ягодки с веток, а косточки плевал на землю. Так что через какое-то время только одни косточки валялись на земле.
 Я — девятилетний сорванец
Герр Кессаль сильно сердился и грозился меня наказать, а я сидел где-нибудь в кустах до темна, а утром он уже остывал и откладывал наказание на после. В общем, я думаю, ему было очень трудно с детьми, так как у него никогда не было своих детей, и он любил порядок и тишину в доме, чего, конечно же, у нас никогда не было. Все же мы, мальчишки, всегда считали его нашим «вторым» отцом и то, что он сказал, выполнялось неукоснительно. Уже одно то, что у нас в доме был мужчина, к которому можно было обратиться по любым «мужским» вопросам, придавало нам уверенности в жизни. Своего отца мы, можно сказать, и не знали.
Мы с детства привыкли к тому, что у нас постоянно были гости, особенно на Рождество и Новый год – у нас стояла красиво наряженная елка и подарки под ней. И я всегда просил маму дарить мне вместо пустячных игр препараты для химических экспериментов. Уже с малых лет я определился в своих увлечениях, твердо решив, что буду химиком-экспериментатором. И обязательно сделаю какое-нибудь изобретение, как мой отец и дед. Они всегда были для меня образцом по жизни, хотя я их практически и не знал. Но их гены я унаследовал и должен был продолжить их дело…
Глава 4. «Свой среди чужих, чужой среди своих»
Война нарушила все мои планы. История повторялась...
Я был худеньким подростком, 18-и лет, когда меня призвали на обучение в авиационный корпус с последующей отправкой на войну на французский фронт.Немцы вели уже войну в России. Мою бабушку арестовали как русскую гражданку, и ей грозила отправка в концлагерь. Она была русской и не принадлежала к немецкому Рейху. Моей маме это не грозило, так как она была прусская подданная, это подданство она получила еще в России как жена немца. Мы все были в отчаянии! Что с нами будет? Как спасти бабушку? Нам очень повезло, что мой отчим, господин Кессаль, был большим начальником по снабжению в порту Киля. Конечно, он имел знакомства в верхах. Какие доводы он сумел привести, я не знаю, но бабушка через несколько дней была уже дома.Жорж был уже на русском фронте, работал переводчиком в штабе. А Готтлиб, вопреки предупреждениям и запрету матери, вступил в войска СС. Видно это было Божье наказание, что наш Готтлиб в первом бою был ранен и у него ампутировали ногу – он был списан в тыл.А меня отправили на французский фронт. Стояла очень холодная зима, и меня поставили на вахту в легонькой шинели. Я простоял целую ночь – меня забыли сменить! Но оставить вахту я не имел права. Когда пришли меня сменять, я был чуть живой от холода и когда снимал шапку, это была сплошная боль – уши были отморожены! Но, слава Богу, как-то обошлось! Это было только начало моих испытаний.
Мы, молоденькие солдатики-летчики, прибыли в Нормандию, и стояли в ожидании авиатоплива… Вдруг я посмотрел на небо и увидел какие-то серебристные капли – так это было красиво, что я залюбовался! Вдруг меня пронзило, как молнией – бомбы! Это был 1943 год, и американцы нас бомбили!И только я успел это подумать, как был отброшен взрывной волной в подвал, наполненный бутылками шампанского. Мои ребра и ноги были покалечены… я потерял сознание. Это было чудом, что меня кто-то еще в этом подвале нашел! Благодаря, наверное, шампанскому. Меня потащили в госпиталь, и я почти целый месяц лежал там на вытяжке, чтобы кости и ребра срослись.Здесь я пережил свою невинную юношескую любовь – француженка-медсестра кормила меня с ложечки и постоянно подбадривала – мол, ничего, Алекс, скоро будешь танцевать! Меня отправили воевать против французов, а я не видел в них врагов и, более того, влюбился во француженку! Но война вносила свои жестокие коррективы в естественные человеческие отношения. Любовь французским девушкам к нам, немцам, была запрещена. И, если они все же вступали в связь с «врагом», их остригали наголо, и все видели, что это «немецкая подстилка». Я об этом слышал, поэтому ничем свою Любовь не выдал. Так она и осталась во мне, как воспоминание…Скоро всю нашу палату начали выписывать и эвакуировать на фронт. Я уже стал помаленьку ходить – молодой организм быстро поправлялся. Все мои товарищи-летчики загрузились в поезд с красным крестом, чтобы отправиться на линию фронта… И на моих глазах они были разбомблены американцами, хотя на поезде был нарисован огромный крест, и правила войны запрещали бомбить такие поезда. Но это была война без правил!
А ведь и я мог бы быть в этом поезде… Опять Судьба оставила меня в живых! После выписки из госпиталя, я снова попал на французский фронт. Долго я там не провоевал, так как наш самолет обстреляли, и мы с парашютами спустились на кукурузное поле… Так я попал во французский плен, где меня спасло то, что я говорил по-французски и выглядел совсем молоденьким мальчиком. Я сказал французам, что я русский, и у меня совсем нет никакого желания воевать ни против французов, ни против русских.Наверное, мои слова как-то подействовали на них, потому что французы определили меня на кухню – помогать повару. Я всегда любил готовить и охотно помогал матери печь пирожки, пироги, варить борщ, щи и солить капусту и огурцы. Особенно на Пасху я не отходил от матери – она учила меня, как готовить (не печь!) настоящую русскую пасху из сделанного в домашних условиях творога.Ну, вот, приготовил я французам русские пирожки – и они были в восторге! «Ты будешь «шеф де ля кюзин»!» — обещали мне эмоциональные французские офицеры, но я уже втайне от них припрятывал консервы и ждал только момента, как бы мне из плена удрать. Однажды был какой-то праздник, и господа офицеры, изрядно выпив, завалились спать, а я, благодаря своей худобе, вылез через маленькое окошко в клозете, и… был таков!Я еще умудрился украсть мотоцикл! И это была, наверное, ошибка, так я быстро напоролся на французский пост. Они были рады, что нашли при мне столько еды и мотоцикл. Поэтому, отняв все это богатство, толкнули меня в темноту леса и вдогонку постреляли из автоматов…. Не хотелось им возиться с мальчишкой в оборванной, штатской одежде, который что-то врал по-французски про маму в деревне.Так начался мой исход из Франции в Германию. Сколько дней и ночей шагал я по полям и лесам, уже не помню. Только шел я ночью, а днем, выкопав ямку в лесу и набросав листьев и веток, спал под кустом. В дневное время передвигаться было невозможно, без документов об отпуске из немецкой армии. Я был запутавшийся в военной неразберихе русский мальчик, воспитанный на немецкой земле.Стояла золотая осень, и на полях можно было найти, если сильно постараться, морковку или репу, пару картошек – все это я с жадностью поглощал, распределив на несколько дней… Долго ли, коротко, но я подошел к Гамбургу. Мне нужно было перебраться через реку Эльбу. Переплыть я ее не мог, и поэтому пристал к человеку, который возил пиво в бочках, чтобы он перевез меня на другую сторону реки, и таким образом я бы избежал поста англичан, которые расстреливали беглых немецких солдат.После 1943 года в войну против Германии вступили англичане и американцы. Это был так называемый »Третий фронт». Территории Гамбурга и Киля контролировались англичанами. Везде стояли посты, и нужно было предъявить документы. Удостоверения, что меня отпустили из гитлеровской армии, у меня не было… Значит я был для них солдат немецкой армии, и, следовательно, меня ожидал расстрел или в лучшем случае – арест… Нет, такая участь меня не устраивала!Я долго присматривался к этой пятиметровой бочке и умолял шофера провезти меня в ней, ссылаясь на то, что я такой худенький и влезу в отверстие, если эту бочку повернуть на бок. Шофер ни за что не соглашался. Это было опасно – и для меня, но, в первую очередь, для него. Но народ в те времена был дружный – шел 1945 год, и было ясно, что война проиграна для немцев. Везде хозяйничали англичане и американцы…«Ладно, полезай в бочку! Если что, я не знаю, как ты туда влез!» — махнул рукой пожилой шофер и тронулся в путь. Поздно вечером, когда все рабочие фирмы отправились по домам, он помог мне вылезти из бочки и я, еле живой, поплелся в Ноймюнстер, к родственникам. Когда я туда пришел, то увидел только развалины…
Продолжение. Главы 5 и 6
«Александр из Александровки. Воспоминания эмигранта первой волны»
|
| |
| |
